ее конце на табуретах сидят двое мужчин в рыбацкой экипировке – желтые нагрудники и брюки с лямками поверх терможилетов и защитных ботинок.
– Здравствуйте, я Джиллиан Маккензи, – произносит женщина за стойкой. Лицо у нее загорелое и веснушчатое, улыбка теплая, акцент местный, но, возможно, со слабыми следами какого-то другого. Она заправляет за уши длинные темно-русые волосы, припорошенные сединой, и протягивает руку для рукопожатия. – А вы, должно быть, Мэгги.
– Откуда…
– О, про вас все знают. – Бармен поворачивается от ряда бочонков на другом конце бара. Пока не вижу его непринужденной улыбки, я воспринимаю его слова буквально, и мое сердце на мгновение ускоряет темп. Как тогда, когда Джаз спросил меня, бывала ли я раньше на островах, и я сделала слишком длинную паузу, прежде чем покачать головой.
Бармен ставит два виски перед рыбаками и снова поворачивается ко мне. Он невысокий и худощавый, глаза у него на удивление темно-карие.
– Вы – первый клиент Келли. Когда она получила ваше письмо, то танцевала по этому залу, словно цапля в брачный сезон.
– Мой муж, Брюс, – представляет его Джиллиан. – Не обращайте на него внимания. В любом случае, что я могу вам предложить? Первая выпивка – за счет заведения. Мы делаем клубничный дайкири и розовый джин с тоником в честь Дня святого Валентина. – Она делает небольшую паузу, а затем наклоняется ко мне: – Вы в порядке?
«Нет, – хочу резко ответить я. – У меня только что умерла мама». Это похоже на очень специфическую и внезапную форму синдрома Туретта. Я продержалась меньше десяти минут в самолете в Станстеде, прежде чем сказала это бедной женщине, сидевшей рядом со мной, и наслаждалась ее сочувствием всю дорогу до Глазго. Наверное, она думала, что моя мама действительно только что умерла. Три месяца назад – это не «только что», даже если кажется, будто это именно так. И как бы мне ни хотелось, чтобы это было оправданием для моего состояния, но то, что мамы больше нет, не может быть причиной той тяжести в животе, тех кошмаров, от которых я не могу избавиться, всех этих «может-быть-все-будет-хорошо». Это не причина того, что менее чем через две недели после выписки из больницы Модсли[3] я преодолела семьсот миль до этого места – этой деревни – в глуши. Даже если мне легче притворяться, что это так.
– Извините. Я просто устала, – отвечаю. И пытаюсь улыбнуться. – Можно мне белого вина, пожалуйста? Любого, какое у вас есть. И спасибо.
Я притворяюсь, будто меня интересуют фотографии, почти вплотную друг к другу развешанные на красной стене рядом с барной стойкой, пока Джиллиан достает из холодильника бутылку «Пино гриджио» и наливает. Некоторые фотографии вставлены в рамки, некоторые заламинированы: цветные, сепия, черно-белые пейзажи моря, скал и пляжей, портреты мужчин, женщин и детей. Над ними – вырезанный из коряги кусок лакированного дерева с написанными черной краской словами: «Овца всю жизнь будет бояться волка, а потом ее съест пастух».
– Веселенькое