как мог, рассказывал. Говорил об истории. О том, что «русский характер» закладывался в Поморье, Сибири, Арктике. Как, кстати, «американский» не столько на «диком Западе», сколько в холодной Аляске. Клондайк, Доусон, Сороковая миля со Смоком Беллью дали для архетипов американских Рэмбо больше, чем калифорнийские пляжи со спасателями Малибу. (Русские, отдав Штатам Аляску, помогли создать в социометрическом смысле Америку. Но это отдельная история.) Я же напоминал президенту, что у каждой уважающей себя страны должен быть свой «Север» – территория, объективно тестирующая, испытывающая, затачивающая людей на мужество, выживаемость, терпение, трудолюбие и волю. Хотя бы для этого надо было ему сохранить полярные исследования…
Говорил ему, как воцерковленному прихожанину, о сакральной близости аллегорического «Севера» к православию. Арктика – это природный храм, где человек, как в церкви, думает о главном. Где личность понимает, что испытание – это удовольствие, а удовольствие – испытание. Где всё чисто, а не загажено, где всё по-честному и по заслугам. Где душа расширяется до просторов северного сияния, а не скукоживается до размеров майдана…
Говорил, конечно, и о политике. О том, что те же майданы возникают там, где исчезает высокая мечта. Теми, кто мечтает стать полярниками и «зимовщиками», намного сложнее
манипулировать, чем теми, кто мечтает быть брокерами и коучерами..
Не услышал. И мне оставалось только перелистывать дневники Руаля Амундсена и Роберта Скотта, перечитывать романы Виктора Конецкого и Олега Куваева, смотреть любительские кадры Артура Чилингарова и Федора Конюхова, восхищаться полузабытой отважной пятеркой советских путешественников, пешком прошедших от Уэлена до Мурманска… Я думал, что тема Великого Севера закрыта навсегда. И вдруг два-три года назад появились сюжеты о наших военных в Арктике. О русских погранцах, более стильных и крутых в отечественных антиморозных приблудах, чем понтоватые «морские котики» и «блэквотеры», вместе взятые…
Я ещё не верил, что это тенденция. Мейнстрим, как сейчас принято говорить. Но вот пошла информация об объединении Ненецкой автономии с Архангельской областью. И о создании на этой платформе громадного приполярного хаба. (По территории больше Украины.) Сейчас как раз идут дискуссии, как назвать новый субъект федерации – областью или краем. Один мой давний южный друг Муса, который с детства искренне любит Арктику, безвариантно считает лучшим названием «Северный край». Край – это нечто личностное, эмоциональное, многозначное.
«Люблю свой край» – звучит. А вот «люблю свою область» отдает дежурным формализмом. России как раз не хватает такого сплава громадных территорий с сильными человеческими эмоциями. Вот об этом бы делать ток-шоу. Вот сюда бы перебросить силы неумолкающих и всезнающих экспертов, которые то про майдан, то про реактор, то про любимый лунный трактор, а сейчас всё больше про вакцины…
Вообще Россия переходит в стадию громадных