совсем! Который живёт. – она с особым нажимом выделила это слово, – с такой собакой, как у этого твоего Тима, как минимум подсознательно, а скорее всего и осознанно является супрематистом, скрывающим свои людоедские взгляды, прекрасно понимая их неприемлемость и осознанно отказываясь работать над собой и искоренять…
– Камала, я опаздываю. У меня ещё много дел, – Клод боком протиснулся мимо массивной активистки и быстрым шагом начал подниматься по лестнице.
Клод любил сельскую местность. Унылые и опасные пригороды он постарался преодолеть как можно быстрее, и теперь его велосипед шустро катил по просёлочной дороге, а сам он отдыхал от городского напряжения и суеты вечно гомонящих толп. Крутя педали, Клод наслаждался одиночеством. Уже через несколько миль, луга и рощи сменились обработанными полями и пастбищами с невысокими символическими оградами из песчаника, а вдалеке уже показались аккуратные строения ферм.
«Ну вот, почти и добрался», – подумал Клод, стирая мелкие капельки пота со лба тыльной стороной ладони.
Обогнув массивный дощатый амбар, покрашенный кое-где облупившейся красной краской и производивший впечатление немного изношенной и потёртой, но всё ещё крепкой добротности, он спрыгнул с велосипеда и покатил его рядом с собой.
Хлопнула дверь. На увитую плющом террасу вышел пожилой мужчина с пышной рыжей бородой в клетчатой байковой рубахе с аккуратно закатанными рукавами и в потёртых джинсах. В его прищуре сквозила основательность, а сам он напоминал кряжистый дуб, намертво вросший корнями в почву.
– Бонжур – бонжур, мой юный друг! – пробасил он, прикасаясь двумя пальцами к полям воображаемой шляпы.
– Я двадцать лет живу южнее Сент-Джона[8], мистер Бёрнс, – ответил с улыбкой Клод, ставя велосипед на подножку и снимая рюкзак с плеч, – но для вас я по-прежнему франко-канадец.
– Клод, мой мальчик, для меня ты француз, – со смехом сказал фермер, спускаясь с террасы навстречу гостю, – и совершенно неважно насколько чисто ты теперь говоришь по-английски и как долго прожил в Массачусетсе. Кровь есть кровь. Даст Бог, и дети твои останутся французами, – он подмигнул с молодым озорством во взгляде. Джонатану Бёрнсу шёл семьдесят второй год, он был вдовцом и вот уже пятую зиму жил один, потому не упускал возможности поговорить впрок: к тишине он так и не привык, она угнетала его. В округе о нём отзывались с уважением, хоть и считали слегка чудаковатым, но буквально все сходились на том, что Джонатан Бёрнс – фермер старой школы.
Мужчины пожали друг другу руки. Узкая ладонь горожанина утонула в мозолистой руке фермера. Клод едва заметно поморщился, ему на миг показалось, что рука угодила в стальные тиски.
– Пойдём, пойдём скорее в дом, нечего тут… – хозяин с плохо скрываемым беспокойством огляделся и, взяв гостя за плечи, подталкивая его перед собой, заторопился обратно в дом. Плотно прикрыв окованную железом дверь, он шумно выдохнул и, понизив голос, сказал:
– В прошлом