ресторан, – продолжал обращаться ко мне брат, – Девчонки есть хотят, накормим, да и мы поедим. Не бойся, за мой счет. Отметим твое поступление!
Он как-то преувеличено хохотал и все завязывал со мной разговор, и мы ехали и ехали.
Мы приехали в ресторан за городом, но недалеко от города. И припарковались. Вышли, и так быстро зашли внутрь, что я не разглядел толком вывески, и почти не запомнил названия. Столик был заказан на троих, но мне, конечно же, тут принесли стул. Брат был щедр. Тут была и рыбная нарезка и мясная. Мне и себе он заказал по стейку. В общем, я очень плотно и вкусно наелся. Я выпил вина, что пили «девушки», и чуть хлебнул виски, что пил брат. Он же пил виски вовсю.
– Ты так пьешь! – даже спросил я, – Ты же за рулем!
– А! – отмахнулся брат.
– Ай! – сказала Нина, – Он что выпьет, что не выпьет, одинаково водит.
Нина и за столом явно нервничала, и опять хотела это скрыть. Для чего? Для кого? Для меня? Я этого, конечно, тогда не понимал. Антонина же ела всю эту вкуснятину с таким безразличным видом, как будто поедала вареную картошку.
И я, вдруг, заметил, что на меня внимательно, как-то изучающе, будто хочет понять, кто я и на что способен, смотрит мужчина, сидящий за соседним столом. Он был явно высокого роста, и ему было явно за пятьдесят, однако в темных, почти черных волосах его не было седины. Он имел очень солидный вид, вид такого не простого человека. И глаза у него, глубоко посаженные, были темными. Но главное взгляд. Я, уж, конечно, потом, определили этот взгляд как вороний. Знаете, вороны, почему-то очень побаиваются людей. Мне, лично, это вообще не понятно, почему? Они живут рядом с нами с незапамятных времен. Мы их не едим (ну, разве что, в блокадном Ленинграде, или по такому же случаю), не трогаем, мы к ним равнодушны. Нет, вот утки, например. Они никуда не улетают, и на всю зиму, уж давно остаются в городах. Кинь им кусок хлеба, и они могут запросто подойти к ноге, да и вообще, чуть ли не из рук берут еду. А ведь мы, то есть человечество, сколько веков, да, что там, тысячелетий, на них охотились. Утиная охота – и кормежка, и забава. Но сейчас они почти ручные. А синицы! Особенно, синица малая – пухляк, протяни руку с семечками, ведь усядется и сидит, раздавить ведь, ее можно, просто сжав руку, а она смотрит так задорно своими глазенками-бусинками: «Вот, мол, какое большое животное я приручила!» (и в правду, кто кого приручил?). А вороны нет! Они ходят, и на людей так поглядывают, очень зорко, изучающе, что, мол, от тебя ждать? И только ей покажется, что человек как-то к ней не так, все, улетит сразу. Вот такой у него и был взгляд.
Но, как только я повернулся к нему, он сразу отвел глаза, и обратился к довольно юной девушке, сидящей с ним за одним столом.
А брат все шутил, и обращался ко мне. Нина все нервничала, а Антонина жевала, как корова. В какой-то момент брат встал и сказал: «На минутку выйти надо». И ушел. Я заметил, что и этого, «Вороньего глаза» тоже нет за столиком. Но, тогда, я, конечно, не придал этому никакого значения. Брат вернулся, и чуть заметно кивнул Нине в мою сторону. Нина сразу как-то обмякла, выдохнула, и посмотрела в мою сторону, как так, как бы пожалела. Я не понял тогда, что происходит. Тем более выпил, и чуть захмелел,