е веселые, радостные.
«Не вовсе, видно, оголодали, – подумал Михайла, – ишь как прытко бегут! И куда это они поспевают?» удивлялся он.
Спрашивать Михайла не стал.
– Сами разберемся, – отвечал он на вопросы Степки.
А куда бежали, – не понять. Не к Кремлю словно. Оттуда, наоборот, еще прибывало народу, и все бежали краем города на полночь [На север – Прим. ред.].
Наконец бежать уже нельзя стало. Впереди народу было – не протолкаться. Многие кричали, махали шапками.
– Едет! Едет! – слышались крики. – И войско с ним! Батюшка наш! Солнышко красное! Михайла Василич! Дождались-таки! Прогонит теперь ляхов! Куда им против его!
Тут только Михайла сообразил, что за праздник по Москве. Это, стало быть, Михайла Васильевич Скопин-Шуйский возвращается из Новагорода, куда он ходил переговариваться со шведами.
Скопина-Шуйского Михайла давно знал. Кабы не Скопин, они с Болотниковым, может, когда еще Москву бы взяли и Шуйского Ваську прогнали, а Дмитрия Ивановича царем посадили. Михайла на минуту задумался.
«А, может, и зря его царем сажать? Мужицкая воля ему, видать, вовсе ни к чему. Да еще поляков он за собой привел бы. У Болотникова про поляков и думы не было. А дело-то, выходит, ишь как замутилось. Волю, понятно, первей всего добывать надо, – то Иван Исаич правильно говорил. Но тоже и ляхам поддаться – последнее дело. Провались они все в преисподнюю, как тот, под Нижними Котлами!»
В это время крики усилились. Толпа вынесла Михайлу со Степкой чуть не к самым Сретенским воротам. В ворота въезжали всадники, и впереди всех молодой воин в блестящей кольчуге, с небольшой русой бородкой и выбивающимися из-под шапки русыми кудрями – как раз такой, каким Михайла представлял себе, когда шел в Тушино, Дмитрия Ивановича. Только тот оказался вовсе не такой – черный, скобленый.
«Этот хоть русский», подумал про себя Михайла и невольно тоже скинул шапку и замахал над головой, а глядя на него, замахал шапкой и Степка. «Этот хоть ляхов собачьих прогонит», решил Михайла.
Михайла сейчас больше всего думал о поляках. Очень уж ему хотелось хорошенько отплатить им за все их издевки над русскими мужиками и казаками и над всеми русскими людьми. Он от души подхватил радостные крики толпы.
– Солнышко ты наше красное! Надёжа наша! Ослобони Москву! Прогони чертовых ляхов! С голоду подыхаем. Подвозу нет. Все в Тушино волокут, сучьи дети!
– Гляди, гляди, – зашептала рядом с Михайлой какая-то старушонка, подымая к небу слезящиеся глаза, – вон, вон сокол! А ниже, гляди, воронье разлетается. То он, сокол наш ясный. А воронье – ляхи проклятые! Мотри, кричат, падаль! Чуют свою погибель. Расшвыряет он их, как сухой ковыль.
Михайла поднял голову. Высоко в голубой пустыне парил сокол, а над церковными главами беспокойно носились и каркали вороны.
Скопин-Шуйский, радостный, веселый, кланялся на все стороны, медленно продвигаясь к Кремлю.
Михайла смотрел вслед проходившим за Скопиным отрядам стрельцов. «Чего же это царь-то ихний, Василий, не встречает войско? – вспомнилось Михайле. – Скопин-то, сказывали, царю племянником приходится».
Народ стал понемногу расходиться. Некоторые бежали следом за Скопиным к Кремлю, другие уходили по своим делам. Тут только Михайла задумался: куда же им-то со Степкой итти? Знакомых у него на Москве никого не было, казны тоже не было, – на постоялый двор не сунешься.
Задумавшись, Михайла шел по улице, сам не зная куда, не слушая приставаний Степки.
– Гляди-ко, раздался вдруг над его ухом веселый голос. – Все ты мне под ноги суешься. Михайлой, что ль, тебя звать? А то никак царский сокольничий? Ха-ха-ха! А сокол-то твой где? Да и сам ровно ощипанный.
Михайла во все глаза глядел на остановившего их посадского.
«Олуйка Вдовкин! Ишь дошлый, и сюда затесался».
– Олуйка, проговорил не очень радостно Михайла. – Ты как здесь? Ты ж словно при поляках состоял.
– Да и ты ровно бы при царике вертелся. С сокольничим вон, – со смехом кивнул он на смущенного, сердитого Степку. – Царик-то ваш, слышно, в телеге с навозом на царство отбыл. Ха-ха-ха!
Михайла тоже рассердился.
– Черт с ним, с царем тем! Он об русских людях никакой заботы не имел. Дожидайся от него, чтоб он холопам волю дал. Как бы не так!
– Э! Ты вон про что! Болотникова, видать, никак не забудешь. Ну, на холопов-то тому царику, ведомо, наплевать. Лишь бы до Москвы добраться.
– То-то он ляхам пятки и лизал, – сердито пробормотал Михайла.
– Ну, ты про поляков-то не больно язык распускай. Как Владислав на Москве царем станет, за такие речи и за приставом насидишься.
– Чего брешешь! – оборвал его Михайла. – Еретик же он. Чай, у нас православный патриарх есть. Али он благословит?
– Ты про какого патриарха? – засмеялся Вдовкин. – Патриарх Филарет, еще как ты в Тушине был, с королем Жигмунтом договор писал, чтоб он сына Владислава на Московский стол отпустил. А ты и не знал?
– Брешешь