Да пропади он пропадом! Ишь нет на его погибели. Веди до посадских. А нет, сам пойду искать. С княжатами нам не по пути. Вишь, они до ляхов приклониться норовят. Нагляделся я на ляхов. От их добра не жди. Им русский мужик – хуже пса смердящего.
– Дурень ты, Михайла, как я погляжу! Тебе-то какая печаль? У кого голова на плечах, тот и коло их руки погреет.
– Тьфу! – с сердцем отплюнулся Михайла и, не отвечая, зашагал вперед.
– Ну, идем, что ли, – махнул рукой Олуйка. – Пожалеешь человека, а он плюется. Истинно дурень! Я тебя к Патрикей Назарычу, коли так, сведу. Он попростей, да и посмекалистей будто.
Вдовкин уверенно шагал по узким, кривым уличкам.
Михайла с удивлением оглядывался: ему бы никогда не выбраться отсюда – хуже, чем из лесу.
– Ну вот, – остановился наконец Олуйка. – То и есть Патрикея Назарыча двор. Прямо в ворота и ступай. У него запрету нет. Всякого примет. Ну, а я в Белый город пойду, к Воротынскому князю. Мы там с Грамотиным пристали. Хошь – приходи.
Михайла с удивлением посмотрел на Вдовкина. Ему казалось – все должны знать, что ему к Воротынскому ходу нет. Слава господу, что Москва сильно велика. Тут потонешь, что камушек в реке, никто и не разыщет.
Олуйка кивнул им и вдруг заметил, что Степка ухмыляется, поглядывая на Михайлу.
– Ты чего зубы скалишь, сокольничий? – окликнул он его.
– Да как же. Ты все – Воротынский да Воротынский. А ведь Михалка летось холопом его был.
– Вот оно что, – протянул тот. – А я и не знал. То-то ты все про холопью волю. Своя шкура, стало быть свербит.
Михайла сердито оглянулся на Степку и, не отвечая, свернул в ворота, указанные Олуйкой. Патрикей Назарыч встретил Михайлу ласково. Очень ему любопытно было разузнать толком про Тушино. Что за Дмитрий такой объявился? Может, и впрямь подходящий. Все, верно, получше Васьки. А Михайла, сразу видать, человек простой, без хитрости.
Он провел Михайлу в избу и стал расспрашивать, что он видел в Тушине при дворе Дмитрия.
Михайла рассказывал с охотой и толково. Патрикей Назарычу скоро понятно стало, что от Дмитрия добра не жди. У него еще с поездки в Коломенское к Болотникову гвоздем сидела мысль, что, может, зря они тому Дмитрию ворот не открыли. Очень уж за тот год Васька Шуйский всем в Москве опостылел. Ну, а по Михайловым рассказам он увидал, что Болотников зря того Дмитрия нахваливал. Вовсе он, видать, непутевый.
Но Михайла не только рассказывал. Он и сам Патрикея Назарыча расспрашивал. Ведь он-то, как с Тулы ушел – да и как в осаде там сидели, – ничего не знал, что за то время на Руси делалось. Вот в последние лишь дни от Невежки кое-что услыхал. Да не сильно он ему веру давал. Может, то у них лишь, в Княгинине, разоренье такое пошло.
Но Патрикей Назарыч еще похуже ему насказал. Вовсе житья не стало на Руси. Недаром, как шел Михайла, везде по деревням стон стоял, бабы да ребята по лесам разбегались. На Москву гонцы со всех концов пробирались. Уж чего только не сказывали. Литовские полки всюду разъезжали – будто от Шуйского оборонять русский народ. А сами которые города на