говорила беженка. – Подводы перегружены, машины не останавливаются… Так и двигались мы пешком от самого Ворошиловска. Отдохнем немножко и – дальше. Я в шляпке соломенной была, во время бомбежки ее потеряла… И все равно от солнца голова кружилась! Жара кошмарная. Пыль несет… А вчера вечером кто-то вдруг как закричит: «Воздух!» И навстречу нам – взрывы!..
– А мы вчера в погребе прятались, – подхватила Лидия. – Ну, а танки где же напали на колонну?
– Недалеко от вашего хутора! Цепью по хлебному полю мчались! Я шла около лесополосы. А другие, кто был на подводах, с детьми, тем убегать было некуда… Я думала, с ума сойду! До сих пор, смотри, руки дрожат…
– У меня тоже дрожали, – посетовала Лидия. – В январе мобилизовал сельсовет в трудармию. Под Ростовом противотанковую траншею рыла, две недели мерзлую землю нянчила. В лютую холодину! А нормы какие были? Неподъемные. А ну, выбери за смену два с половиной кубометра грунта! А жили в скотском вагончике. Ни согреться, ни помыться. Я думала – амба… Всего норма на мобилизованного – тридцать кубов. Хоть за день покрой, хоть за месяц. Громкие читки газет политрук устраивал. Мол, через траншею немецкие танки не перелезут… Помогла эта траншея?! Такая злость берет… Мозоли к рукам прикипели, должно, навек. И по-женски там застудилась. Перед месячными так поясницу ломит, хоть криком кричи…
– Ты такая статная, красивая…
– А ломом орудовала, как кобыляка! – горько пошутила Лидия. – Может, приляжешь?
Тихон Маркяныч, увлеченный подслушиванием женской беседы, не уследил, как правнук подкрался сзади.
– Деда! – нетерпеливо позвал Федюнька. – Идем рыбачить.
– Фу, ты! Бесенок! – вздрогнул старик от неожиданности. – Ступай сам. Некогда. Вон, стекло оконное выбило… Пойду разживаться.
Он скрутил мешок, сунул в карман штанов складной ножик и расторопно зашагал по улице. Вдоль нее висело дымовое облачко, ближе к майдану зерновая гарь стала саднить в горле. В этот ранний час хутор был необычно пуст. Грели душу лишь кочетиные клики, которые, как спички, вспыхивали-гасли в затаившихся подворьях.
К школьному зданию Тихон Маркяныч подобрался из-за церкви. И застал Веретельникова Ваську на месте преступления. Низкорослый, головастый, с руками ниже колен – его ни с кем не спутаешь. Вот и сейчас, распялив свои ручищи, он придерживал одной шибку, а другой, зажавшей отвертку, отколупывал с рамы замазку.
– Ты чо, гяур, разоряешь? – окликнул старик.
Васька обмер. Повернулся. На небритом, скуластом лице – улыбочка юродивого.
– А чево? Ремонтирую.
– Ты не строй тута комедь! За воровство загонят, иде Макарка телят не пас.
– Хм… Теперя, дед, я не ворую. Чья нонче власть? Ничья. И никто ничем не владает. Коров раздали, а стеклушку…
– Значится так. Ты мине не застал, я тобе не видал, – заговорщицки пробормотал Тихон Маркяныч и, убедившись, что соседняя шибка целехонька, прибавил: – Трошки посторонись. Не один ты у мамки…
Желая на всякий случай