кого-либо другого, кто никогда не сталкивался с такой сильной болью. Я задавалась вопросом, как ей удавалось продолжать жить, выходить на улицу при дневном свете и оставаться настолько спокойной, зная по собственному опыту, что неожиданно снова может произойти какая-нибудь трагедия. Я смотрела ей прямо в глаза (что могло показаться вызывающим), пытаясь найти в них признаки всепоглощающего внутреннего смятения. Я подумала, что, возможно, пережив столь ужасную трагедию, она была лишь тенью самой себя, особенно учитывая, как мало времени минуло после такой страшной потери.
Затем я стала вспоминать, где сама находилась в тот момент, когда мне сообщили об атаках 11 сентября. Я мучилась язвой в своей постели; на моем ночном столике лежало шесть ампул с лекарствами, выписанными доктором, а я в смертельной скуке раздумывала над тем, кто придет на мои похороны проститься со мной, если вдруг я умру. Вот уже около 10 лет я проходила лечение и, несмотря на это, рассчитывала лишь на то, что проведу остаток своих дней одинокой, несчастной и запертой, словно узник оглушающей жестокости своего сознания. Я была пухленькой, не по годам развитой двенадцатилетней девочкой, когда мальчик впервые зажал меня в школьном коридоре, назвав при этом шлюхой. На протяжении многих лет я слышала, как парни и девчонки, по отдельности или в группах, называли меня «толстой шлюхой», хватая меня без моего согласия. В какой-то момент я стала верить в то, что в моем согласии нужды нет. Однажды какая-то девчонка из соседней школы сказала мне: «Я слышала, ты подумываешь над тем, чтобы сменить школу. Даже не пытайся. Всем и так уже известно, что ты грязная шлюха». С того момента я действительно поверила в то, будто всем, кого я встречала, каким-то образом уже давно было известно, насколько я жалкая и ничтожная. Через десять лет, когда мне было двадцать два, я все так же чувствовала себя в ловушке, под слоем стыда и сожаления, как под десятками наваленных друг на друга свинцовых фартуков, защищающих от рентгеновских лучей. Я пыталась избавиться от них, мучая себя голодом, объедаясь и толстея, я пила и боролась, но ничто не менялось и я продолжала чувствовать себя запертой в ловушке своего отвратительного и нелюбимого тела.
В тот день я позвонила своей тете, чтобы пожаловаться на собственные беды. Она была из списка постоянных слушателей, которые потакали моему отчаянию. Едва я начала рассказывать ей об обрушившихся на меня несчастьях, о том, какая я бедная и несчастная, как она перебила меня словами: «Лори, как ты можешь сейчас думать о себе? Разве ты не знаешь, что произошло в мире?» Я понятия не имела, что произошло. Я включила телевизор и увидела страшную картину. Там постоянно показывали, как падают башни, медленно разрушаясь, словно песочные замки. Часть меня отказывалась верить в то, что это было на самом деле. Я знала, что люди страдали и что это должно было вызвать мое негодование. Но я так долго подавляла свои чувства, что была почти неспособна испытывать что-либо к этим людям, таким далеким от меня и моей изнурительной