хорошем. Даже я это знала, ведь я никогда не плавала дальше моего родного острова. Только судна Богов имели цветные паруса. Остальные, плавали без парусов или использовали белый, или черный цвет с вышитыми на них символами. Но цвета были и для тех, кто принадлежал Богам. Мама однажды рассказала мне, что мой отец приплыл на наш остров на судне с золотыми парусами. Но, я так и не узнала, какому Богу принадлежал золотой цвет.
Отцы они как пыль…
Розовый был цветом Страсти Любовника.
Владимир клялся, что однажды видел розовые паруса, целующие горизонт холодным утром морозного сезона. По сей день, он все еще настаивает на том, что видел их.
Я ему не поверила. Не тогда, не сейчас.
Серый принадлежал Хранительнице потерянных душ. Для некоторых эта Богиня была одной из самых добрых, и поэтому ее считали Богиней Добродетели, а не Богиней Зла. Но то, что она не была одной из худших, не означало, что она не была ужасной сама по себе. В конце концов, серый принадлежал ей, потому что это был цвет душ, затерянных в морях, или тех, кого она лично приняла в свои ряды.
Но красные паруса были неоспоримы.
Они принадлежали к одним из самых худших. Зла превыше всех остальных.
Мор. Абсолютное зло. Это Бог смерти, холода и болезней. Бог настолько жестокий и устрашающий, что, когда я осознала, что его судно приближается к нам, меня захлестнула волна недомогания. Я задавалась вопросом, был ли это его флот – еще одно судно, чьи паруса гордо развевались на ветру, который сопровождал нас в Асию.
Вести, возможно, уже дошли до Бога Мора. Боги были известны тем, что использовали орлов и воронов для передачи сообщений через моря. Возможно, он уже знал обо мне и о том, что я сделала, поэтому послал другое судно сопровождать нас.
Волны тошноты обрели собственную жизнь, и, вскоре, я согнулась пополам на заплесневелом полу камеры, тяжело дыша.
Рвота вырвалась из меня и растеклась по деревянным доскам между моими руками. Еще один импульс тошноты подтолкнул меня вперед, и я выплеснула все, что осталось в желудке. В основном желчь. Ее капли пачкали мои руки, и в горле остался непрекращающийся ожог.
Наконец, я подняла свой туманный взгляд и обнаружила мускулистого Отрока, стоящего у незапертой двери. В своем недуге, я не заметила, как он открыл ее, прислонился к решетке, скрестив лодыжки и руки, и наблюдал за мной.
Он не выглядел удивленным.
«Не виню тебя», – сказал он. «На твоем месте я бы тоже скорее очистился до смерти, чем встретил Бога, который тебя ждет.» Я съежилась и от его слишком правдивых слов, и от пробежавшей по мне желчи. «Тебе разрешено так говорить о своем создателе?» – пробормотала я, отвернувшись от него. Его борода дернулась, когда он усмехнулся. «Кто сказал, что мы все рождены от одного Бога?» Мои брови нахмурились. Я не имела ни малейшего понятия, что он имел в виду, но обнаружила, что мне абсолютно все равно. Меня отправляли на смерть, в буквальном смысле. Меньше всего меня волновала политика Отроков.
Он с важным видом вошел в камеру и, крепко схватив мою тонкую руку, поднял меня на ноги. Я покачнулась