произносятся ли молитвы или я пою соло.
– Это было чудесно, Джулиет, – говорит пастор, когда я сажусь на свое место.
Он поворачивается к публике и начинает рассказывать о своем служении миссионером в Никарагуа – опыт, который служит ему теперь источником бесконечных историй о страданиях людей – и его добродетели. Я бы больше поверила в его добродетель, если бы для ее демонстрации он не использовал страдания других людей.
– Но нам не нужно искать нуждающихся людей в неблагополучных странах, потому что они повсюду вокруг нас, – говорит он. Я напрягаюсь. – Да, они повсюду вокруг нас. Это может быть мужчина на углу, выпрашивающий мелочь; женщина, которой не хватает денег на смесь для ребенка; девушка, которая остается в школьной библиотеке, потому что боится идти домой.
Я опускаю глаза в пол и чувствую, как лицо горит, когда взоры всех людей в церкви обращаются на меня. Все понимают, о ком речь. Я уже к этому привыкла – изящно завуалированные в проповеди намеки пастора на меня на данный момент в порядке вещей, – только жаль, что Дэнни рассказал ему про библиотеку, а еще жаль, что сейчас это слышит Люк. Может, даже не его презрение меня расстраивает, а то, что оно напоминает о моей уродливости и о том – не важно, как сильно я притворяюсь, как сильно стараюсь, – что я не избавлюсь от нее никогда.
В конце службы я остаюсь рядом с пастором и Донной, выслушивая комментарии людей, выдающих напоминания о моем ужасном прошлом за комплименты.
– Ты так прекрасно пела, Джулиет, – говорит церковный секретарь. – Ты действительно расцвела с тех пор, как Аллены тебя приютили.
Я выдавливаю улыбку, хотя не сказала бы, что расцвела. Единственная разница между мной сейчас и мной два года назад заключается в том, что у меня теперь значительно меньше синяков. Ценность бедности, полагаю, состоит в том, что всегда найдется кто-то побогаче, кто заработает на ваших достижениях себе очки.
Следующей подходит миссис Уилсон.
– Джулиет, ты проделала прекрасную работу. – Ее улыбка пронизана сочувствием.
Люк, стоящий рядом со мной, хохочет, когда она уходит, и говорит:
– Прыжок, маленькая выставочная пони, еще прыжок.
Мне не нужно спрашивать, что он имеет в виду, потому что я и так знаю. Пастор хочет, чтобы я пела, не потому, что у меня хороший голос. Он хочет, чтобы я пела и таким образом напоминала всем, что это именно он вытащил меня из грязи.
– Иди к черту, – бурчу я.
У него загораются глаза, а губы кривятся в усмешке.
– А вот и она, – говорит он так, чтобы слышала только я. – Я знал, что ты настоящая где-то неподалеку.
Глава 5
Сейчас
Я долго принимаю душ, смывая остатки дня, проведенного в дороге. Люк на заднем дворе заводит газонокосилку. Его лицо в профиль – настоящее произведение искусства, – заходящее солнце подчеркивает дугу скул, острый подбородок и прямой нос. Я подхожу ближе к окну, он меня словно притягивает. Он выдергивает сорняк, и, когда на его руке пульсирует бицепс, у меня между ног возникает