из мешка флягу.
– Письмо получил? – спросил Губин. Он был уже навеселе.
– Нет, – ответил я.
– Ну, получишь, – сказал Губин. – Почта виновата. Письма возят теперь через Ладогу.
Водка ударила мне в голову, стало легко, и все вокруг потеряло глубину.
– Я знаю об одном случае, – сказал Венцель, – слушай меня, я знаю. Что? Это вот… – Он всегда вставлял «это вот» между фразами. – Ты слушай меня. Я встретил одну женщину. У нее сын на фронте. Полгода не писал. А потом – бац – десять писем подряд. Это все почта. Ты слушай меня…
Я слушал его и верил. Я верил во что угодно, кроме одного. В это я не мог поверить.
– Конечно, это почта, – сказал я.
– А теперь будем спать, – предложил Венцель.
– Нет, я сначала прочту стихи, – сказал Губин.
– Завтра прочтешь, – оборвал его Венцель.
– Нет, сегодня! – крикнул Губин.
– Пусть прочтет сегодня, – примирительно сказал я и полез к себе на полку.
Губин начал декламировать Блока. Первые строфы я слышал. А потом заснул.
Наш фронт не знал черных дней отступления. Мы не видели дорог, забитых людьми, и не слышали горьких вопросов жителей: «Куда же вы уходите?» Мы по колени увязли в наших болотах, и если нам трудно было идти вперед, то идти назад уже было невозможно.
У нас не было громких побед. Мы завидовали Западному и Южному фронтам, читая сводки Информбюро, но мы упорно, хотя и медленно, продвигались вперед.
В просторном, трехкомнатном, блиндаже командующего на стене висела карта нашего фронта: черная полоса показывала линию фронта на 1 сентября 1941 года, красная – на 1 января 1942 года. Красная была значительно северо-западнее.
В то время всем нам казалось, что основная цель нашего фронта – прорыв блокады Ленинграда – близка. Я, затаив дыхание, слушал разговоры о вариантах соединения с армией Ленфронта. Но победа пришла гораздо позже, чем мы предполагали.
…Как-то редактор сказал, подавая мне листок бумаги: «Надо написать листовку». Я прочел бумагу. Это был приказ о наступлении, подписанный Военным советом. Я написал листовку к войскам. Она заканчивалась словами: «Ленинград нас ждет. Вперед, к Ленинграду!» Мне было очень трудно писать. Всегда трудно писать, когда чувства больше, чем слов.
Я сдал листовку редактору. Он сказал, что наши танки прорвали оборону немцев и начали рейд по тылам противника.
– Проберешься к танкистам? – спросил редактор.
– Попробую, – ответил я.
– С Венцелем поедешь, – сказал редактор. – «Эмку» мою возьмете.
Я пошел отыскивать шофера, а Венцель стал укладываться.
«Эмка» уже стояла у вагона. Красная надпись «такси» еще не стерлась на переднем стекле. Венцель сел рядом с шофером, а я позади, и мы тронулись.
Нас ожидал длинный путь – сто двадцать километров по отвратительной дороге. Неожиданно наступило потепление. Мы уже привыкли к шуткам ленинградского климата и не удивлялись. По стеклам кабины