вскочил. В глазах восторг. Сам – будто факел.
– Стихи слепого, беспомощного поэта напечатаны в сборнике, посвященном Ирландии, но это же и о России! Позвольте, я прочту свои стихи, адресованные генералу Ермолову.
О! сколь презрителен певец,
Ласкатель гнусный самовластья!
Ермолов, нет другого счастья
Для гордых, пламенных сердец,
Как жить в столетьях отдаленных,
И славой ослепить потомков изумленных!..
Мальцов глянул на Грибоедова: в глазах популярного ныне автора одобрительное внимание.
– Но кто же славу раздает,
Как не любимцы Аполлона?
Кюхельбекер возносит Ермолова. –
Но будет свят союз прекрасный
Прямых героев и певцов –
Поет Гомер, к Ахиллу страстный:
Из глубины седых веков…
Кюхельбекера дослушали.
– А мне, пощадите, неймется закончить разговор о чрезвычайных почитателях денежных знаков. – Соболевский умел быть веселым. – Расскажу я вам о враче, он был замечательный врач, а ценитель денег – выдающийся. Скряги себя обкрадывают всю свою жизнь, но более всего страшатся воров. Так вот, этот врач уставил свой дом скелетами, да не просто костяками, а с биографиями. У двери в дом стоял скелет женщины, убившей отца. Этот скелет был вешалкой. В спальне, у кровати доктора, стоял скелет солдата-убийцы. Казненного. Возле обеденного стола нашла себе место старуха-висельница. Между ребрами костяка были салфетки, ножи, вилки, ложки. Сахарница была сделана из распиленного пополам черепа детоубийцы. Курил доктор из трубки, выдолбленной из локтевой кости отравленного ребенка.
Соболевский обвел смеющимися глазами слушателей.
– Скряга превзошел все свои деяния, когда перед смертью встал с постели и погасил свечу, чтобы не было лишней траты.
Молчали.
– Это было? – спросил Грибоедов.
– Было. Доктор жил где-то в Сокольниках.
Похвалы Кюхельбекеру отметили здравицами из графина, похрустели капусткой, вдохнули в себя запах ржаного хлеба, и Грибоедов откланялся.
– У нас еще чтение «Изидора и Анюты» Погорельского. Дмитрий Веневитинов обещал почитать своего «Владимира Паренского».
Грибоедов выказал сожаление:
– У нас с Иваном Сергеевичем Мальцовым через час прием у министра.
С дипломатами покинул «русский завтрак» и Соболевский. Уже в коляске автор «Горя от ума» сказал, призадумавшись:
– Им, видимо, надобен Ермолов. Возможно, ко мне приглядываются, ведь я отправляюсь именно к Ермолову.
А был ли хозяин у русской цензуры?
Двадцатого февраля 1823 года Грибоедов Александр Сергеевич покинул Тифлис, получив отпуск «для домашних дел». Секретарь по иностранной части наместника Кавказа генерала Ермолова намеревался поправить здоровье лечением в Европе, но главное – закончить комедию.
Через год, на Масленицу, в доме у Арбатских ворот, на углу улицы Воздвиженки, – дом принадлежал директору московских театршов Федору Федоровичу Кокошкину –