два момента. Первый. Как говорится, устами младенца глаголет истина. То, что совсем недавно признали наши отечественные историки, всегда было ясно любому здравомыслящему человеку – Наполеону не было никакого резона сжигать Москву. И это понимал даже четырнадцатилетний ребёнок, живший за многие тысячи километров от центров цивилизации.
Второй. Своей детской непосредственностью Бетси невольно затронула больную струну в душе поверженного титана. Наполеон не случайно так болезненно отреагировал на слово «Москва» – разговор на зелёной поляне дома Балькомба происходил буквально накануне (18 октября) третьей годовщины оставления французской армией старой столицы Российской империи. Это слово напомнило надменному завоевателю, где и когда начался тот тернистый путь, который привёл его на скалы одинокого острова в Атлантическом океане. Не случайно наш великий поэт рассматривал этот остров как памятник русскому оружию, русской славе.
Бетси была очень подвижной и энергичной девочкой; её шалости не знали границ. То она сунет под нос Наполеона английскую карикатуру, изображающую тощего француза, глотающего лягушку, то игрушку, представляющую собой человека, который карабкается по лестнице, на ступеньках которой написаны названия завоёванных стран. С последней ступени человек падает головой вниз на скалы Святой Елены. А когда Наполеон работал с горячим воском, Бетси старалась толкнуть его под руку, и он обжигался, но не пресекал озорство девочки, став для неё как бы старым добрым дядюшкой.
Вилла Балькомбов
При всей лёгкости характера Бетси оказалась наблюдательной девочкой и оставила нам словесный портрет императора конца 1815 года:
«Вблизи Наполеон казался ниже ростом. Он утратил тот величественный вид, что так поразил меня в первый раз. Он был смертельно бледен, однако черты его, несмотря на их холодность, бесстрастность и суровость, показались мне удивительно красивыми. Едва он заговорил, его чарующая улыбка и мягкость манер тотчас рассеяли наполнявший меня до того страх».
«Бриары». Дом Балькомба был окружён парком, в стороне от него находилось лёгкое строение, которое использовалось для танцев и детских игр. Тень от деревьев, бассейн и щебетанье птиц создавали уют и покой. Наполеон с удовольствием поселился в неказистом строении, давшем ему душевное равновесие, хотя первые дни его жизни в «Бриарах» были весьма сомнительными в бытовом плане. Граф Лас-Каз, секретарь императора и его постоянный собеседник, писал о них в своём знаменитом «Мемориале Святой Елены» (1823):
«Наполеон живёт в жалкой лачуге размером в несколько квадратных метров, расположенной на скале, без мебели, без занавесок и ставней на окнах. Эта лачуга должна служить ему спальней, гардеробной, столовой, кабинетом и гостиной. Он вынужден выходить из неё, когда возникает необходимость её убрать. Его еда, состоящая из нескольких скудных блюд, доставляется ему из дальнего места, словно он преступник, заключённый в тюрьму.
Император полностью лишён предметов первой необходимости; хлеб и вино такого качества,