.

каждый вдох, и выдох,

      Все тяжелей стоять.

      Обвитый плющом ядовитым торс,

      Стянул лианой, как сутажем ост,

      И грубая канва распошивалкой обняла,

      Скрестила перетяжками шнурка,

      Чрезмерно кажется тонка

      Осиной талии дуга,

      Фигурка хрупкая легка,

      Пером лебяжьим поднималась в облака.

      Колье из балюстрад нависло на ключицы,

      Балясин тянется резных узорный ряд,

      Так, что не сразу обойдешь

      Тот свод ступеней в высоту,

      Шепнешь, и эхо в темноту:

      – А ту – а ту – а ту… —

      Рассеет гулом пустоту,

      Лишь потревожь,

      Такая жуть, по телу дрожь гуляет,

      И страхи – тенью  оживают.

      Да, был когда то этот дом,

      Большим отстроенный трудом,

      Что храм – хорош!

      А нынче с неба сыплется морошь,

      Седая дымка мутного тумана,

      Морозною пыльцой

      Под тон лица размытые частицы,

      Вуалью скрыли лик,

      И нежелание смириться,

      Все ж помогло слегка омолодиться,

      Подштукатурить скол,

      Побелкой взять,

      Тонировать морщины,

      И, годами вспять,

      На новом рубеже,

      Еще б век простоять.

      Зрит остро колкая стеклянная зеница,

      Из глубины хрусталика – колет,

      Сквозь линзу бросившая свет,

      Дисперсией бьет на угасший цвет.

      Играет взором, за кого б схватиться,

      Торопится добрать свое, блудница,

      Решилась новым обликом открыться,

      Усладою утех упиться напоследок,

      Но, замок пуст давно,

      Как ты не молодись,

      А старый мускус едок, ядрён,

      Черствея сухаря  с горбушки хлеба,

      Источник жизни истреблён,

      Родник иссушен, поражён.

      Такая в жизни получилась драма,

      Лишь сдерни тюль, стара под нею дама.

      Как сброшенный внезапно обертон,

      Извлекший из себя фальшивый тон,

      Скатился с нот высоких вниз,

      И там скуля повис,

      Так хмель свисает на карниз.

      Покошена рассохшаяся рама,

      Подернута тенётой панорама,

      И рюши волнами жабо

      Окантовали пеной берег,

      Седые скалы высоко,

      А замок все же видит мели.

      Ракушечник лежит у ног,

      Вода трет в крошку даже камень,

      Разбитым в щепки принесло корабль домой,

      В родную гавань.

      Все прах, все тлен,

      Сырою плесенью пропитан гобелен,

      И веер вейлы на груди скрестил,

      Все кончено,

      Уж не осталось сил, иссякла мощь,

      В запястьях трутся путы,

      Осталось жизни на минуты в ней,

      О смерти мысли всё больней.

      Раздуты вены, руки перегнуты,

      Искривлены персты,

      Нарушены движенья пальцев,

      Как непослушные скитальцы,

      Хаотичны,

      Прикрытые перстнями