или грустила, у отражения в зеркале чудесным образом начинали выпрямляться, сглаживаться, а то и вовсе исчезать лучики-морщинки. И то же самое, пусть и в несколько меньшей степени, происходило с оригиналом. Свет-зеркальце любило свою хозяйку. И берегло. Как могло.
***
Дверь резко распахнулась, ударив о стену ручкой, и заброшенная недоброй волей в квартиру буквально влетела хозяйка. Не удержавшись на ногах, она рухнула на пол, а вслед за ней в поле зрения зеркала появился чужой. Крупный наголо бритый мужчина. С недобрым плотоядным выражением на мясистом одутловатом лице.
Он тут же навалился на хозяйку, всей тяжестью своего грузного тела прижимая её к полу и лишая возможности сопротивляться. А его слюнявые губы жадно зашарили по шее и появившейся в распахнувшейся блузке груди хозяйки.
Видимо, в какой-то момент инстинкт выживания слишком возобладал, и девушка сумела освободить левую руку. Наманикюренные ноготки словно пять острых лезвий впились в небритую щёку насильника и поползли вниз, раздирая кожу и оставляя на ней кровоточащие бордовые полоски.
– Сука! – взвизгнул мужчина и тыльной стороной кисти наотмашь ударил девушку по лицу.
А потом в ярости ещё дважды с силой опустил на неё поросший жёсткими волосами кулак, так, что девушка потеряла сознание.
Этот человек не привык к боли, ему нравилось причинять страдания другим.
– Тварь! – прохрипел нападавший и, забыв о недавнем возбуждении, направился к зеркалу, чтобы оценить степень нанесённого ущерба.
Что-то неправильное вдруг увиделось насильнику в собственном отражении. Раны-полосы на лице выглядели в зеркале, будто трещины, и, хотя этого не могло быть, казалось, что они расползаются, словно пытаясь занять всю зеркальную поверхность.
И, когда мужчина приблизил лицо к изуродованному злобой и ранами отражению, зеркало неожиданно взорвалось изнутри, сотнями маленьких стрел пронзая плоть посягнувшего на святое недочеловека, превращая его лицо в подобие лопнувшего стекла.
Оно и так слишком много видело…
Ослеплённый, воющий от боли, он выбежал из двери квартиры и, споткнувшись о коврик, покатился вниз по ступенькам, ломая сначала рёбра, а затем и шею. А в лежащих на полу и трюмо осколках умиравшего зеркала сами собой исчезали красные дорожки, струившиеся из носа и разбитых губ той, которая говорила «зеркальце»…
Кишки висели на ветвях…
Кирилл Ахундов
Кишки висели на ветвях, как гирлянда свежих сарделек. Экс-хозяин кишок с распоротым пузом бесстыдно валялся под деревом. В наступающих сумерках верещала пернатая мелюзга, но подлетать не решалась. В старом парке было тепло и уютно, как в гнезде росомахи.
Я стряхнул кровь с батыйа, и крохотные алые ягодки разлетелись вокруг, словно испуганные клюковки. Красиво!
Мне бы успокоиться, но в сердце горела древняя обида. Батыйя встрепенулся в ладони и хищно устремился к замершей в шоке тетке. Тьфу, проклятье, не дотянулся.