я так? И вот он думает про себя: наверно, потому что, уж если время все равно терять придется, два года жизни, за которые ого-го сколько можно всего сделать, то уж терять не на шагистику бессмысленную, а по правде воевать научиться. А что опасно, так было бы не опасно – не научился бы. Потому и приходят из армии, никакой войне не обученные, что воевать им и не приходится. А приходится им там с дедовщиной разбираться, да шагистикой заниматься. Вот этому они и приходят обученные – маршировке и злобе, жестокости и философии «я человек маленький, мне приказ дали, я выполнил». Философия в реальной тогдашней жизни полезная, как и злоба. Потому армию и считали школой настоящих мужчин и школой жизни, что она самому необходимому учила: как строем ходить, подчиняться беспрекословно, про себя приказам посмеиваясь, как начальство ненавидеть и бояться, как младших унижать, за счет этого свою самооценку поднимая. Ну и другим полезным вещам. А Паша Пухов этому учиться не хотел. Он бы вот телепатии с удовольствием обучился (и потом, кстати, немного и обучился даже, но это другой рассказ), или джаз играть, или итальянский язык бы выучил. Но раз уж выбора нет, и надо идти служить, то хотелось бы чему-то реальному научиться. Армия для чего нужна, вообще-то? Об этом как-то забывают часто, или просто не говорят вслух. Но армия нужна для одного единственного – чтоб других людей убивать! Разве не так? Нам кажется, именно так. Убивать, а самому живым остаться – вот единственное, что должен уметь человек в армии. Подумал так Паша и говорит комиссии (напомним, она, комиссия, его спросила, зачем это он в Афганистан просится): хочу, мол, научиться как следует людей убивать! Комиссия растерялась, не ожидала такого ответа. А Паша знай продолжает: хочу стать профессионалом, чтоб каждая пуля, сделанная на заводе, не пропала даром, попала в сердце или голову врага, взорвав ему мозги. Чтоб уметь часовому горло перерезать тихо-тихо. Чтоб одной гранатой десяток положить. Комиссия сначала притихла, а потом наоборот расшумелась. Попросили Пашу выйти в коридор. Потом в коридор к Паше вышел один из членов комиссии, врач. Говорит: Паша, приходи ко мне на прием, надо нам побеседовать. Паша догадался, что это не терапевт, а скорее наоборот, психиатр. Догадался и не удивился. Это уж такое время было: хочешь сумасшедшим прослыть – скажи то, что думаешь. Паша, конечно, об этой особенности своей эпохи знал, и даже втайне предполагал, что может так получиться, что его вместо Афганистана в психушку заберут. Хотя, в психушку тоже идти не хотелось. Там, по слухам, та же дедовщина, только многократно усиленная специальными химикатами. Еще неизвестно, что опаснее – армия или психушка. Но дело сделано, слово не воробей. Пришлось идти к психиатру на прием. А дядька оказался душевный, и поговорить с ним было приятно. Вполне он разделял многие идеи и мысли юного Паши Пухова, даже и опасные некоторые мысли, сомнительные, не сказать, чтоб совсем уж диссидентские, но все же, все же…
