когда-то в драке за неуёмные шуточки. Вот и сейчас тоже он явно нарывался – не обращал внимания на угрюмость Энрике и всё цеплялся к нему с подколками.
– Еле-еле ходит бедняжка, и как это ты им всем подряд засаживаешь? Гляди, как бы твоя Маритта не сделала ей преждевременные роды. И тебе тоже!
Энрике сжал зубы. Молниеносно подскочил к самбо, схватил его за предплечье, замахнулся и чуть не вонзил ему свой огромный, весь в рыбьей крови нож в хохочущую пасть.
От неожиданности тот остолбенел на мгновенье, потом, как налим, вывернулся из руки противника (благо, тело было мокрое от пота) и уже в паре метрах от него, потирая предплечье, выкрикнул:
– Нервнобольной! Позаводил себе кучу баб, и ищет виноватого!
Очень вспыльчивые люди отходят совсем не так быстро – вопреки общеизвестной истине. Энрике со злости на маленькие кусочки расшматовал большого жирного тунца, потом с размаху засадил нож в крепкий, просоленный стол. Чертыхнулся, сплюнул и быстро пошёл берегом. Рабочие, усмехаясь, поглядывали ему вслед, не прекращая разделки.
– Проклятый самбо! И без него тошно, – в душе Энрике побаивался Мариетту, – а он ещё насмехается, подлец.
Энрике слыл любвеобильным. Как и большинство мужчин на острове, впрочем. Женщины тоже не связывали себя клятвами верности почём зря. Но – парадокс – на фоне общей свободы отношений обоюдная ревность процветала. И часто конфликты разрешались либо поножовщиной, либо другими видами мести, более изощрёнными.
Поясницу потягивало, внизу живота ныло. Люси догадывалась (хоть и была первородкой) что это были тревожные симптомы. Седьмой месяц – самый опасный, так говорит бабушка. Но Люси удалась крепкой, пышногрудой, с широкими плечами и тазом. Не очень высокой. Не то, что эта лошадь Мариетта. И что Энрике в ней нашёл? Интересно, догадывается ли она, что Энрике ей изменяет? И не просто изменяет – он любит её, Люси. В этом никто не мог сомневаться. Последнее время он только у неё и пропадает каждую ночь. Засыпая, подолгу гладит её большой, натянутый живот, целует его. Говорит, что мечтает о близнятах. Интересно, как он захочет их назвать? Ведь, наверняка, это будут мальчики. Так хочет Энрике.
Не поверив подруге, Мариетта пошла к самому знаменитому на острове колдуну. К нему обращались только в крайних случаях, если ничто другое не помогало. Он был страшным и злым. Но если уж брался за дело, то действовал безошибочно. На все сто, как говорится.
Анатоль, так звали колдуна, был белокожим. И это всех удивляло, ведь и его родители, и все его предки (насколько их помнили) были мулатами. Но, видать, сказалась какая-то давняя наследственность – и, унаследовав крупные, африканские черты лица, Анатоль поражал всех нежной, веснушчатой кожей и пронзительным, серо-голубым взглядом недобрых глаз из-под рыжих колючих бровей. Ему было под шестьдесят, но выглядел он лет на сорок. Любил молодых девушек, крепкий ром и мясо с кровью. Его