Его́ подгоня́ли ве́сти о надвига́ющейся войне́ с мяте́жной Каза́нью, кото́рая всё ча́ще и ча́ще беспоко́ила се́верные рубежи́ Росси́и. Сего́дня он по́нял вдруг, что к той трево́ге бы́ло подме́шено ещё одно́ чу́вство, о кото́ром он ра́ньше стара́лся не ду́мать. Когда́ сын провали́лся в подземе́лье, князь Михаи́л почу́вствовал о́струю резь в груди́, кото́рая смени́лась до́лгой но́ющей бо́лью во всём те́ле, то́чно кто-то схвати́л его́ се́рдце рука́ми и накрути́л на рёбра. Закружи́лась голова́ и вдруг ста́ло тру́дно дыша́ть. Пото́м боль отпусти́ла, но наве́рно впервы́е за всю свою́ жизнь князь поду́мал о свое́й сме́рти. Ведь жизнь она́ одна́ на всех, она́ о́бщая, а смерть всегда́ то́лько твоя́! С чем ты придёшь к после́днему вздо́ху? Не бу́дет ли сты́дно за прожи́тые го́ды? Не заму́чает ли со́весть на поро́ге ве́чности?
– Со́весть моя́ с молото́чком хо́дит: и посту́кивает и наслушивает – ухмыльну́вшись поду́мал князь, гля́дя на мо́щные сте́ны Вели́кого У́стюга, – Сла́вно что я успе́л! Ах как э́то сла́вно!
– Ба́тюшка, гре́шен я! Прости́ меня́, Христа́ ра́ди! – разда́лся за его́ спино́й ка́ющийся го́лос сы́на, – я бо́льше так не бу́ду, вот тебе́ крест!
Князь оберну́лся. Пе́тька стоя́л на коле́нях в трёх шага́х от него́ гря́зный, без ша́пки в рва́ном оха́бне че́рез проре́хи кото́рого видне́лась испа́чканная кро́вью соро́чка. Он помани́л сы́на руко́й, кре́пко обня́л его́ за пле́чи и произнёс утомлённым го́лосом:
– Бог тебя́ прости́т, а я тебя́ проща́ю! Пое́дем-ка, сын, домо́й, к ма́тушке на́шей. Уста́л я что́-то сего́дня.
Они́ уже́ пошли́ вниз с горы́, к речно́й по́йме, где их поджида́ли стрено́женные городски́ми казака́ми ко́ни, как три больши́х во́рона с гро́мким ка́рканьем пролете́ли над их голова́ми и се́ли на покоси́вшийся забо́р монасты́рского ско́тника. Князь Михаи́л посмотре́л на них до́лгим заду́мчивым взгля́дом, пото́м перевёл взгляд на го́род и произнёс сде́ржанно и невозмути́мо:
– Ничего́, тепе́рь уже́ мо́жно. Тепе́рь не стра́шно.
Глава́ тре́тья.
Во́семьдесят шесть лет спустя́.
Сквозь окно́ с раскры́тыми ста́внями с реки́ проника́л бодря́щий ветеро́к, несу́щий за́пах смолы́, све́жей ры́бы и вя́ленного се́на. Из окна́ за во́дной гла́дью сли́вшихся в еди́ный пото́к рек Су́хоны и Ю́га, на отло́жистом берегу́ Се́верной Двины́ ви́делись серова́тые, небре́жно побелённые сте́ны городски́х укрепле́ний, изря́дно полиня́вшие золоты́е купола́ собо́ров и обша́рпанные, ла́танные вме́сто до́брого тёса коро́ткой дра́нкой и соло́мой, кры́ши домо́в. Вели́кий У́стюг сто́йко пережи́вший все тя́готы после́дних десятиле́тий вы́глядел не са́мым лу́чшим о́бразом, но с гла́вной зада́чей он спра́вился отме́нно. Ни оди́н враг так и не смог взять его́ тверды́нь, возведённых здесь почти сто лет наза́д моско́вским боя́рином и кня́зем Михаи́лом Дани́ловичем Щенятевым.
Оте́ц Фео́на, сто́я у окна́, заложи́в ру́ки за спи́ну,