из зрачка на зеленую гладь радужной оболочки. Лиза прижалась носом к зеркалу, пытаясь различить детали, но глаза наполнились слезами, зрение затуманилось. Отражение исказилось, она отпрянула от зеркала и поспешила из туалета. Она забыла вытереть руки и заметила это, лишь когда вцепилась в руль своей «Хонды Аккорд».
В течение следующих пяти часов, в то время как вечер перетекал в ночь, а она продолжала ехать по I-80 до тех пор, пока не стали наливаться тяжестью веки и ей пришлось остановиться на парковке для грузовиков под Питсбургом, Лиза проверяла зрение каждые десять минут, закрывая сначала левый глаз, затем правый – в попытке определить происходящее с ней. Насколько она могла судить, изменения в глазах были главным образом косметическими. Зрение как будто ничуть не ухудшилось, глаза стали более чувствительны к свету – и никаких болезненных ощущений.
Однако случившееся с ними в последующие дни не на шутку встревожило ее. Второй и третий дни ее радужные оболочки устойчиво темнели, и теперь она уже не могла сказать, где заканчивался зрачок и начиналась радужка. Эффект был настолько нервирующим и заметным, что она достала из бардачка «Рэй-Бен» [1] и надела их. На четвертый день другое зеркало, на этот раз в «Дэйз инн» в Падьюке, штат Кентукки, показало ей что-то напоминающее крошечные черные облачка, клубящиеся над ее глазами. Когда, проснувшись неожиданно рано, Лиза вошла в ванную, сонно подумывая о том, чтобы провести еще часок в постели, перспектива отдыха тотчас растаяла, когда она вгляделась в свое отражение. Чернота распространилась по радужным оболочкам, просачивалась во внутриглазную жидкость под роговицами словно дым, расползающийся от некоего бушующего внутреннего пожара. Как и прежде, никаких нарушений зрения она не ощущала, поэтому, приняв душ, нацепила солнцезащитные очки, к которым уже привыкло ее отражение – лицо выглядело не просто голым, оно казалось неполным без толстой черепаховой оправы, – и направилась под небо, которое только-только начало наливаться светом.
Несколько раз, когда Лиза мчалась вверх и вниз по холмам Иллинойса, на короткие мгновения ее зрение фиксировало знаки с белой буквой «Н», указывающие на больницу у следующего съезда, и подумывала о том, чтобы свернуть с того шоссе, по которому гудели колеса ее «хонды», и направиться прямиком в отделение скорой помощи. Вопрос состоял не в том, стоило ли беспокоиться о переменах в ее организме и как вообще такое может быть. Дело было скорее в ее отставании от Сефиры на двадцать четыре, самое большее – на тридцать шесть часов, а поездка в отделение неотложной помощи заняла бы несколько дней, потому что ее наверняка госпитализируют, пришлось бы сдавать анализы, лечить – пытаться, по крайней мере. Что ее ждет, если усилия врачей не увенчаются успехом? А Лиза предполагала, что именно так и будет. Вызовут специалистов, организуют консультации с экспертами, ее переведут в региональный медицинский центр, университетскую клинику. И отпустить ее не смогут, не так ли? Не то чтобы она винила медиков. Они не захотят рисковать тем, что она заразит других людей своей болезнью, и долгосрочные последствия могут оказаться более серьезными, чем те, с которыми она до сих пор сталкивалась.
А за это время Сефира будет уезжать все дальше и дальше, сначала – если предположить, что мадам Сосострис была права, – в отель в Монтане, а потом… кто знает? Был шанс – не настолько малый, чтобы его отбросить, – что она обгонит Сефиру, застигнет ее врасплох на какой-нибудь круглосуточной стоянке для грузовиков или на обратном пути к тому нелепому фургону. Даже если (что казалось вероятным) Сефира сохранит лидерство, Лиза прибудет как раз вовремя, чтобы встретиться с ней лицом к лицу в мотеле. По словам мадам Сосострис, Сефира планировала остаться там отдыхать как минимум на три дня, а возможно, и на пару недель. Однако все это зависело от того, будет ли Лиза продолжать давить на педаль газа. Потеряешь несколько дней – потеряешь Сефиру.
К этому моменту Лиза уже трижды прокрутила ассортимент компакт-дисков, разбросанных на пассажирском сиденье, и приступила к четвертому циклу. Поначалу, когда она ехала через Адирондак, слушать музыку ей, мягко говоря, не особо хотелось, и она убивала часы в воображаемом споре с Гэри, включая радио на канале NPR, когда уставала от звука своего голоса. На следующий день она перескакивала с одной на другую радиостанции севера штата Нью-Йорк и всей Пенсильвании, пальцем то и дело нервно давя кнопку сканирования радио, отказываясь от песни, которая не нравилась, лишь для того, чтобы чуть погодя, не найдя в репертуарах местных станций ничего лучшего, вернуться к ней. Следующим утром она проделывала то же самое, пока внезапно овладевшее ею раздражение по поводу слабого радиоприема из-за помех в горах Западной Вирджинии не побудило ее потянуться правой рукой к компакт-дискам. С острой, как лезвие скальпеля, иронией она достала альбом Аланис Мориссетт «Jagged Little Pill». В средней школе она была одержима этим альбомом – наслаждалась вызывающими текстами, не понимая открытых необузданных эмоций, их наполнявших. Достаточно будет сказать, что сейчас все изменилось. Она подпевала трекам во весь голос, а когда диск закончился, запустила его снова. За Аланис последовали Рианна, затем Люшес Джексон (еще одно «ау» из прошлого), затем Пинк, Леди Гага и ее тайные увлечения – Долли Партон и Лоретта