и растягивать удовольствие.
– Что за вкус удивительный, вроде не первый раз пью его, а все никак не пойму, что же в нем такого?
– Это старинные рецепты, Михаил Сергеевич, их еще мне прабабушка в свое время объяснила. Можно сказать – по наследству передала. А чаек действительно знатный, силушку придает, здоровье прибавляет.
– Не поделитесь секретом, Пелагея Ильинична?
– Поделиться то я могу, да только не получиться ничего у тебя, милок.
– Это почему не получиться? – Седой даже слегка удивился.
– Да просто не в рецепте дело даже, а в ВЕРЕ.
– Не пойму, в какой вере? В Бога? Так я вроде верю, в церковь тоже стараюсь ходить.
– Да разве ж это вера? В церковь он ходит. … Вера здесь должна быть, – показала на сердце Пелагея Ильинична. – А не в твоей голове, и не в хождении в церковь. Нет сейчас веры у людей, вот и жизнь такая. Хотя конечно, откуда ей взяться, если столько лет искореняли, уничтожали. Вот теперь и пожинаем плоды – что посадили, то и выросло.
– Значит, я не смогу такой чай приготовить?
– Может и сможешь когда-нибудь, но не сейчас. Нет в тебе ВЕРЫ. Еще налить чайку?
– Конечно. Не часто мне приходиться его попить, так хоть сейчас почаевничать вдосталь.
– Ты зачем приехал? Говори.
– Просьба у меня есть – хотелось бы узнать, что за тучи вокруг меня появляются, чего ждать от них. Не поможете?
– Отчего же не помочь? Помогу. Ты посиди пока здесь, еще кружечкой побалуй себя, а я не долго, – Пелагея Ильинична медленно, не спеша, прошла в другую комнату.
Оставшись один, Седой еще раз оглядел столовую. Даже завидно становится – как просто можно жить. А моя жизнь? Никому не пожелаешь. Да и вообще все там будем.…Остановив свой взгляд на пейзаже за окном, Седой с наслаждением, ощущая странный прилив сил, стал по глоточку потягивать следующую кружку чая, которого хотелось снова и снова. Мысли перескакивали с одной на другую, не задерживаясь подолгу на чем-либо одном – и было в этом что-то успокаивающее, настраивающее на не спешное, не агрессивное восприятие всего вокруг. Седой, брошенный в детстве родителями, его и не имел. Он не помнил родительского дома – был еще очень мал – не помнил своих родителей, он всего лишь знал о том, что когда-то это все у него было. Трудное детство, потерянное детство – да и не один он такой был. Тысячи и тысячи детей прошли через детдомы и выбрали свои дороги в жизни. И, наверное, все они, или большинство из них, хотели бы иметь свой дом, родителей, одним словом – нормальное детство. От последних мыслей Седого оторвала вернувшаяся Пелагея Ильинична.
– Есть у меня кое-что для тебя, милок. Не очень хорошее, но скрывать не стану. А ты что ж чай больше не пьешь? Али, напился?
– Не томите, Пелагея Ильинична, – не терпелось Седому узнать, но он вынужден был скрывать свое нетерпение.
– Слушай