выступала река испариной между сплетенных кровлями площадей, будто и не было неба, что так сутулится, словно собой укрывает глухие улицы, где обреченное время устало хмурится и начинает новый безумный день. Будто не я прохожих ждала под крышами – тех одиночек, которые чудом выжили, путала их в проулках, звала афишами и запирала в комнатах до утра, даже не слушая, как они тихо молятся, как набухает вена, иголка колется, по отсыревшим стенам ползет бессонница, вместо имен рождаются номера. Здесь не осталось больше живого, нужного. Я открываю люки. Прощай, оружие. И на реке плотина скрипит и рушится, я осыпаюсь медленно, по годам…
Волны меня качают – морскими сестрами, к берегу льнут, ласкают шелками пестрыми.
Островом стану. Или осколком острова.
А городов и не было никогда.
Снова с твоей подачи случится грусть, которую мне придется делить на части, и чередой глаголов, имен, причастий все превращать в изысканную игру, и вся наша боль опять обернется счастьем – с этим я завтра как-нибудь разберусь. Видишь ли, нынче время идет быстрей: мы же хотели по-взрослому – без морали, мы же о нашей избранности орали под каждой из пугающих нас дверей, и нам иногда приветливо отпирали демоны, которые подобрей. Мы не жалеем крови, ее чернил хватит еще на пару томов «о важном», но этот мирок, наш странный, смешной, бумажный, давно бы исчез в пустоте, растворился, сгнил, если бы я изменила тебе однажды.
Если б меня хоть кто-нибудь изменил.
Итебе не придется меня держать: ухожу, конвертируя мысли в мили. Я склоняю город по падежам, жаль, учебники звательный отменили. Вот и мечется звуком, лишенным нот, не способным окликнуть тебя при встрече. Да и встреч не случалось уже давно, потому что больше делиться нечем. Все остались, как водится, при своих, обрастая бытом, быльем и ленью. Так на месте, где некогда шли бои, появляются новые поселенья. В них рождаются, маются, ждут чудес, не дождавшись, в землю врастают крепче. Парадигма, в которой все формы есть, кроме тех, что ей явно противоречат. Я склоняю город к твоей душе, не имея, в общем, альтернативы.
Шесть бессмысленных косвенных падежей.
И один – Necessarius Vocativus.
Останови меня на полпути к знакомой пропасти. Я помню эти скалы, земную твердь, сведенную оскалом, и шрам обрыва… Видишь, впереди густой туман, в него скользит песок с крутого склона, камни, осыпаясь, рождают в недрах эхо, и слепая земля поет на сотни голосов – не ангельских, не демонских, но тех, кому нет места в каждой из епархий. И я пою. И звук горчит, и пахнет бессмертием, разлитым в темноте.
Останови меня.
Ее края расходятся, как вспоротая рана, но пропасть дышит, чувствует, и странно, что там, внутри, однажды буду я. Смотреть нельзя. Упавших не спасти. Тропинка петли путает устало.
Но я иду.
Я помню эти скалы.
Останови меня на полпути.
Ау нас сегодня срывается дождь. На крик. А иначе никто не станет его жалеть. У трамваев люди высечены внутри, как рисунки в первобытной седой скале. Вдоль дорог гуляет ветер – пора теплеть, только он упрямый, северный, по глазам, и слезинки проявляются на стекле, словно кто-то их нарочно подрисовал. Так идут вагоны, медленно,