от холода, развлекаться, у других более высокие мотивы: ученая степень, известность, слава. Найдется только сотня-другая людей, какие-нибудь поэты-бессребреники, которые работают ради сокровенных минут созидания. Конечно, хорошо, когда работа интересная, но не она главное в жизни человека.
– Я не согласна с тобой, Лешка, – сердито сказала Вера. – Что же, главное – еда?
– К сожалению, для многих.
– А для тебя?
– Для меня? А! – Он махнул рукой. – Не хочу, чтобы ты считала меня позером.
– Мое мнение для тебя что-то значит? – быстро спросила она.
Он с изумлением взглянул на нее. Вот это переходики! Но тут же он забыл все свои рассуждения, заметив странный, слепящий блеск в глазах Веры.
«Не может быть. Но почему не может? Что я, урод, кретин? Да нет, ведь мы шесть лет были друзьями, и она не знает, что я ее люблю. Но почему она так странно смотрит?»
– Пошли, – сказал он, вынул сигарету и закурил.
Только когда они подошли к автобусной остановке, он решился взглянуть Вере в лицо. Оно было печальным и изучающим. Алексею стало не по себе. Неожиданно она тряхнула головой, будто снова освобождаясь от чего-то тягостного, и улыбнулась своей спокойной, ласковой улыбкой.
– Послушай, Лешка, почему ты к нам никогда не зайдешь? Папа о тебе несколько раз спрашивал. Что из того, что я вышла замуж? Я знаю, Владька обижен, он ведь ухаживал за мной. Но мы же с тобой просто друзья. Не так ли?
– Совершенно верно, – холодно заметил Максимов. – Вот твой автобус. Я зайду как друг дома. Привет папе и… Доцент не рассердится?
Верино спокойное лукавство выбило Алексея из колеи. Он понял, что сегодня между ними произошло что-то такое, что помогло ей прочно захватить инициативу. И действительно, она рассмеялась, похлопала его на прощание по щеке и вспрыгнула на подножку.
Максимов остался стоять, провожая взглядом тяжелый горб автобуса, увозящего на Петроградскую сторону его любимую девушку. Потом он прицелился, метко бросил окурок в урну и отправился ужинать в кафе-автомат.
Это их дом
Порт не казался им теперь хаотическим, странным миром. Пройдя через главные ворота, они как бы отрешались от городской суетливой жизни, где все так сложно, и попадали в другой, стопроцентно мужской мир, где властвуют точные понятия: топливо, груз, спирт. В ночной тишине иногда отрывисто, как во сне, вскрикивали маневровые паровозы, долетали обрывки музыкальных фраз из репродукторов жилого поселка, гулко стучали по асфальту шаги. Максимов и Карпов шли в ногу очень энергично. Молчали и думали. Каждый о своем.
Алексей Максимов: «Я трепач, что ли? Перед Верой позирую нигилистом, а ведь люблю ее. Где логика? Завтра же пойду к Вере и скажу ей обо всем, пусть знает. А вдруг она начнет смеяться? Что ж, тогда все будет кончено. Рассказать Владьке? Нет. Нельзя лишаться друга. Вдвоем идти легче в такую темень. Как солдаты, как в песенке Монтана. Позвякивает фляжка на боку, и весело шагается в полку. А что сделал бы Сашка? Да, Сашка! Как он там, в своем Круглогорье? Чертов идеалист, придумал тоже… чувство своего окопчика…