и беда случается нежданно-негаданно, приходит время предъявления взаимных счётов, время кровавой юшки, когда схватятся вместе, но с разных концов за удачу и счастье и каждый на свою сторону тянет; тот, кто владел прежде – миру грозится всеми анафемами, мир на анафемы проклятиями отвечает, справедливости требует.
Вот так: на кулаки надейся, кулаком и получишь по лбу. И хорошо, если на насмерть пришибут, радуйся.
Рыжие волосы Иосифа давно проседью покрылись, большой дом, периодически обновляемый подкрашиваемый, прочно в землю врос, палисадником обзавёлся.
Берёзки шелестят беззаботно и всех по-разному привечают. Хозяина почтенно, гостей кого как, кто во что одет, пешком ли, на коляске, долги возвращать али отсрочку просить.
Берёзки с годами и те норов обретают, черствеют, белая береста изъянами чёрными покрывается.
Иосиф давно забыл, как бегал между столами и каждому прислуживал, теперь другие за него бегают в малиновых косоворотках халдеи, теперича степенному Иосифу не пристало шаг свой ускорять.
Однако, как ни крути, природу куда денешь, из дома вышел и засеменил в широкополой шляпе вдоль улицы, и здоровается с оглядкой, где едва кивнёт, презрительно щуря тёмные глаза, где раскланяется уважительно, и шляпу, к тому же, приподнимет: «Дай вам бог здоровья, ваше благородие…»
За ним уже и внук семенит, старается не отстать. И думы Иосифа о сиюминутном: сходится ли дебет с кредитом и как заставить Ваньку долг вернуть.
Ванька он крикливый, зараза, к нему подход с вывертом нужен. Перебирает ногами Иосиф, от мыслей в голове жужжит, внук едва поспевает, но дедову руку не выпускает, косится и также хмурит лобик свой, учится, познаёт, значит.
Остановился Иосиф на пригорке, оглядел поля засеянные и межой рассечённые, крыши соломенные под ракитами, белеющую в дали усадьбу с колоннами на холме, опустил голову улыбнулся внуку и показалось ему в тот миг, что мир его, как и дом его, прочно в землю врос. Надёжно, на века и стало в сердце его беспокойном тихо, и вознёс он молитву благодарственную богу своему, о котором в Талмуде упоминается.
И решил, что прожил жизнь достойную.
Он одного бога в голове держит, и другому прислуживать не забывает, оттого и прослыл благонадёжным.
Случилось это лет через десять, после того, как он отпускную получил от помещика, и стал вольным кабатчиком.
Объявился в их местах юродивый не юродивый, но человек со странностями. Одет не по мужицки – в сюртюк, в кои городские служащие облачались по тем временам. Позже околоточный многозначительно шепнул якобы из разночинцев он.
Нечаем, почему-то все звали, имя ли то его настоящее или прозвище, кто разберёт. Явился, зашёл в местный храм, что на пригорке возле могил высился. Оглядел иконостас взглядом знатока, роспись на сводах и в куполе и обращается к местному попу:
– Реставрировать бы храм требуется, штукатурка художественная уже осыпаться стала, не ровен час, совсем лишитесь благолепия. Я готов поспособить и образование художественное имею и о народе нашем печаль на сердце.
Поп