поняв, сколь преданы вы чертяке,
Отдадите душу свою собаке.
Нам хватает, как будто, обычных невзгод,
Когда близкий христианин умрёт.
И любовь – не навечно, а так, взаймы,
И проценты в срок погашаем мы.
Я верю (хоть есть исключенья, а жаль),
Что чем дольше их держим, тем больше печаль:
Раз платить придётся так ли, сяк,
То заём короткий не множит благ…
О Господь, зачем (ведь живём, однако)
Забирает душу у нас собака?
Квайкверн72
Податлив, как талый снег, Восточного Льда народ: За чашку сладкого кофе на всё для белых пойдёт. Ворьё, драчуны живут у Западных Льдов давно. Они к торгашам несут меха – и душу несут заодно. С матросами торг вести привыкли у Южных льдов, Где женщины в пёстрых лентах, где тесен и жалок кров. Но неведомый белым род привержен Древним Льдам, Там копья – крепкий нарвалий рог73, и Люди остались лишь там!
– У него уже и глаза открылись, смотри!
– Положи его опять в шкуру. Сильный пёс будет. На четвёртом месяце дадим ему имя.
– В честь кого? – спросила Аморак.
Кадлу обвёл взглядом стены снежного жилища, затянутые шкурами, и глаза его остановились на четырнадцатилетием Котуко: тот сидел на лежанке, служившей постелью, и вырезал из моржового клыка пуговицу.
– Назови в честь меня, – усмехнулся Котуко. – В один прекрасный день пёс мне пригодится.
Кадлу улыбнулся в ответ – глаза его почти спрятались за толстыми широкими щеками – и кивнул Аморак, своей жене; злющая мамаша щенка заскулила, безуспешно пытаясь дотянуться до детёныша, укрывшегося в мешке из тюленьей кожи: для тепла мешок подвесили прямо над зажженной плошкой. Котуко вернулся к прежнему занятию, а Кадлу швырнул клубок собачьей упряжи в чулан, пристроенный к жилищу, стащил с себя тяжёлую охотничью одежду из оленьих шкур, положил её на просушку в сеть из китового уса76 над другой плошкой, опустился на лежанку и стал настругивать кусок мороженого тюленьего мяса, пока Аморак не принесла настоящий обед: варёное мясо и кровяную похлёбку. Рано утром он ушел к тюленьим отдушинам за восемь миль77 от посёлка и сумел добыть трёх крупных тюленей. Из глубины низкого длинного туннеля, который вёл к внутренним дверям постройки, доносился визг и лязгали собачьи зубы: упряжка, закончив дневные труды, грызлась за местечко потеплее.
Когда псы чересчур расшумелись, Котуко лениво слез с лежанки и достал тяжёлый плетёный из ремня бич длиной футов в двадцать пять78. Он нырнул в коридор, и там поднялась такая возня, будто собаки решили порвать мальчугана в клочья, однако на самом деле для них это было чем-то вроде молитвы перед кормёжкой. Когда Котуко выбрался через дальний конец туннеля наружу, с полдюжины лохматых собачьих голов высунулись следом и с жадностью наблюдали за каждым шагом хозяина в сторону козлов из китовых челюстей, где подвешено было мясо для собак. Котуко разрубил мёрзлую тушу на куски с помощью копья с широким наконечником и встал, держа бич в одной руке, а мясо в другой.