какой-то хаос. Машины, вертолеты, автобусы, туристы, школьники – хаос самое удачное слово. Сегодня мы были частью этого процесса. Но не только мы, автобусы прибывали с каждой минутой, каждая из допущенных школ выставила своих сборников. В итоге, нас привели в величественное монументальное здание, в 30 этажей, со шпилями на крыше. Продержав несколько часов на регистрации, нас наконец-то запустили в актовый зал, где и должно было проходить собрание уезжающих. Около тысячи человек, учитывая многочисленных директоров всех школ республики-города, и их заместителей. Мне показалось, что где-то в толпе мелькнуло лицо Арчи. Но лишь на секунду, потому что постоянное броуновское движение не оставляло надежды что-то рассмотреть. А потом погас свет, и могучие прожекторы направили всю свою министерскую мощь на освещение просвещающих. На сцене было несколько столов, за которыми собрались самые важные люди, от министра до толпы его замов. Впрочем, за передними столами, которые были хорошо видны, и на которых стояли таблички с именами и должностями, было всего с десяток людей. Я сидел на 3 ряду, и мне прекрасно покорились буквы на табличках, также без труда я смог рассмотреть лица фронтменов. Сказать, что я был поражен – ничего не сказать. Я был просто ударен молнией удивления, прямо в сердце во рту. Нервы, нервы. Меня можно понять – зрелище было удивляюще-потрясающим. За столом сидел министр просвещения, Вильям, как гласила табличка. Что в этом удивительного? Ничего, конечно, ничего, если не считать небольшой детали малозначительного факта – у Вилли было лицо человека в шляпе, который кормил уток в парке у пруда с книгой в обложке с лицом Линкольна. Дальнейшие лица, которые мне удалось лицезреть, тоже не оставили меня равнодушным. Джейми сидел важно и прямо, поминутно улыбался и слал воздушные жесты одобрения в зал. Что он там забыл, казалось, было загадкой даже для него, но шанс был done, и потому наш новый директор делал все возможное, вкладывая каждое усилие, чтобы засветиться на публике. Его лицо было одновременно важным, старательным – и жалким. Важным, потому что он осознавал важность происходящего события, старательным – потому что он старался выглядеть как часть этого бомонда, жалким – потому что у него это катастрофически не получилась. Чего не скажешь о других 9 директорах избранных школ, которые гармонично вписывались в пейзаж. Наверное, сказывался опыт или обычное равнодушие к публике. Крайним к помосту с микрофоном сидел человек, который выглядел не просто равнодушным, а брезгливо-презирающим ситуацию, который явно терялся от вопроса – кого больше стоит ненавидеть – всех тех, кто своими молекулами, словами, выдыхаемым воздухом создал атмосферу этого зала, или себя – за то, что пришел в эту компанию. На этом человеке удивительно гармонично смотрелись красный костюм ярко-кровавого цвета, красная рубашка – и белый галстук. Белый как снег. Абсурдно белоснежный. Испепеляюще-яркий. Арчибальд, собственной персоной. Я не знал, что он там делал, но почему-то мне стало спокойней. Внезапно я выхватил его взгляд, и мне показалось, что он подмигнул мне. Возможно, лишь показалось.
