Нет бы матерился, как социально одобряемый представитель поколения, или заикался, как статский советник Фандорин. А он включал набожную старушку. Где только нахватался?
– Котичек, – успокоила его Нюта, – я самый тихий человек из всех, кто тут остался. Даже в голову не бери.
Славик скривился и принялся запихивать в рюкзак еще одну футболку – полосатую с вышитым маяком на груди. Нюта отобрала ее, сложила аккуратно и втиснула между ноутбуком и папкой с документами.
– Ты хоть свитер положи, – посоветовала она и осеклась.
Славик пожал плечами:
– А зачем? Там-то тепло.
Так что от Славика ей осталась кипа шмотья. Даже пуховик и утепленное пальто. Фигурами они были схожи – оба невысокие и тощие, может только в плечах Нюта ему уступала. Поэтому все его кашемировые пуловеры и шерстяные кардиганы без дела не лежали. Они согревали ее, навевая грусть.
В итоге Нюта обложилась вещами тех, кто уехал. Как-то само собой так получилось.
Первой укатила Вита Просфирина. Она отдала Нюте гигантскую коллекцию пластинок со сказками и старый проигрыватель дедушки, Петра Николаевича. Скрипучие «Бременские музыканты» утешали перед сном, но запасных иголочек для проигрывателя в продаже не оказалось, и Нюта не частила, выбирала особенно мерзкие вечера, выключала повсюду свет и слушала, беззвучно подпевая: «Нам дворцов заманчивые сво-о-оды не заменят никогда свобо-о-оды…» – и начинала плакать уже на второй строчке жизнеутверждающего «ла» сразу перед ослиным «ей-ей».
После Виты поток уезжающих стал таким плотным, что очередность Нюта больше не фиксировала. Просто помогала паковать, засовывать и утрамбовывать. Искала билеты, таскала чужих кошек на прививки, выслушивала причитания их теперь уже бывших хозяев и ободряла. Забирала себе тарелки, пледы, тумбочки и вешалки, наборы чаев, банки с разносолами, гирлянды, термобелье и винные бокалы.
– Ты старьевщица, дорогая, – вздыхая, Славик целовал ее в макушку.
Он похудел за первые недели зимовья, и обнимать его стало неловко, будто не хватало половины знакомого тела. Нюта вдыхала его запах – шерсть свитера, чуть дезодоранта, чуть пота, немного парфюма – и позволяла себе плакать сразу по всем. Головой она понимала, что никто из друзей – ярких, смелых, бесконечно родных людей – не покидал ее лично. Они рвались вслед за весной, как рвутся из холодной воды наружу, чтобы вдохнуть. Но голова слишком быстро переполнялась мыслями и страхами и уже не управляла Нютиными реакциями. На место размышлениям приходили чувства. Все, как одно, жгучие, почти невыносимые. И стыдные. Но рядом со Славиком она могла их не стесняться.
Когда Нюту крыло виной и страхом, Славик наливал ей травяного чая в кружку. Кутал ее в плюшевый халат, который подарила Нюте дочка маминой коллеги по школе. Он подтыкал под ее спину подушку, что досталась им после благотворительного аукциона в помощь тем, кто больше не мог оплачивать счета за отопление. Он брал ее за