причастным к этому Антона – отец тогда и работы его лишит, той, которую ему когда-то по великому блату нашёл. Вредить Антону Маша не собиралась, это было ниже её достоинства. И она, на скорую руку приобретя самое необходимое из мебели, поспешила перебраться в свою собственную квартиру, этим переездом и объяснив своё разболтанное состояние.
Маша полагала, что на новом месте, оставшись в одиночестве, она легче переживёт уход Антона. Но не тут-то было. Новое место всматривалось в неё холодным взглядом, прощупывало чужим пространством каждую клеточку её существа. Маше показалось, что теперь не только Антон, но и вся жизнь выкинула её на обочину и теперь уже не примет обратно. В таком испуганном состоянии, то кутаясь в плед, то ходя из угла в угол по стылым полам комнат, она пребывала до восьми вечера. Потом не выдержала, оделась и выбежала на улицу, интуитивно направившись туда, где много людей. Ей необходимо было почувствовать себя не выброшенной, не чужой, не про́клятой. Сначала кружилась в метро по кольцевой, думая, где было бы лучше сойти. Но даже этого не могла решить и, окружённая со всех сторон монотонным шумом, задремала, прокатавшись в таком состоянии ещё минут двадцать. Проснувшись и ничего поначалу не соображая, она машинально вышла на какой-то станции и стала подниматься к выходу. Только на улице она окончательно поняла, что сейчас вечер, что ей не надо на работу и что ей ни в коем случае не надо возвращаться сейчас в пустую квартиру. Пройдя наугад ещё метров двести по тротуару, она увидела светящуюся вывеску какого-то клуба, нето «Эдельвейс», нето «Эльбрус», нето ещё что-то, связанное с горами, она толком не разобрала. Просто светло-сиреневые буквы, освещавшие закружившиеся в воздухе снежинки, притянули её, словно магнитом. Да, клуб был бы сейчас весьма кстати.
Внутри оказалось душно. Пахло разносортными духа́ми, кожей и потом. Играла музыка, танцевали люди, диджей в маске кролика с маниакальной улыбкой крутился возле огромного пульта. У барной стойки толпились молодые люди, либо уже успевшие устать, либо не готовые пока влиться в беснующуюся толпу. Лучи софитов выхватывали из танцующей публики стоп-кадры лишённых осмысленного выражения лиц. Почти каждый из присутствующих здесь был погружён глубоко в себя, и это несочетание внутреннего одиночества и внешнего единения особенно поразило в эту минуту Машу.
Она протиснулась к стойке и заказала себе мохито. Бармен ловко наполнил бокал, кинув в него пучок мяты и надев на край дольку лимона, и поставил перед девушкой. Маша выпила содержимое почти одним глотком. Поморщилась. Огляделась по сторонам. Справа от неё сидел парень лет двадцати пяти и внимательно, почти с жалостливой улыбкой смотрел на неё.
– Что? – невольно вырвалось у Маши. – Со мной что-то не так?
Она сделала знак бармену и попросила повторить.
– А ты не находишь, – громко сказал парень, – что здесь со всеми что-то не так? – он прочертил пальцем круг над своей головой.
– Да, – кивнула Маша и сделала глоток из второго бокала. – Я тоже подумала об этом, когда