моей возлюбленной безжалостно тикают. Я полон решимости показать ей Венецию перед смертью.
Когда мы прибываем к конюшням, лошади и карета уже готовы. Лакей загружает единственный чемодан с вещами Амели, а я помогаю ей устроиться на синих бархатных подушках.
– Лорд Монтегю, это одна из самых великолепных карет, которые я видела в жизни, – говорит она, любуясь золотой отделкой окон и роскошной парчовой обивкой.
Спинки кресел украшает мой фамильный герб – волк и два меча, а потолок – фреска с изображением венецианских каналов.
– Я обещал сделать тебя принцессой у моря.
Я целую ее руку и сажусь напротив.
– Я думала, ты преувеличиваешь, – улыбается Амели, и я таю от счастья в сиянии ее улыбки.
Кучер просовывает голову в дверцу кареты.
– Мы готовы, милорд, – обращается он ко мне на венецианском наречии.
– Прекрасно, – говорю я. – Поехали.
Я держу руку Амели на своем колене, и мы молчим, пока карета подъезжает к воротам. Стук копыт отдается у меня в ушах как тысяча боевых барабанов, тревожа сон жителей Версаля. Я задерживаю дыхание.
Довольно скоро карета минует ворота, и мы выезжаем на темную дорогу. Амели облегченно выдыхает.
– Мы будем проезжать через Париж? – спрашивает она.
– А ты хочешь?
– Если крюк не слишком большой. Хорошо бы еще раз увидеть город перед отъездом. Кто знает, когда мы вернемся.
– Все, что пожелаешь.
Я открываю окно и высовываюсь, чтобы дать кучеру новые указания. Амели зевает. Я сажусь рядом с ней.
– Положи голову мне на плечо и поспи, – предлагаю я.
– А ты что будешь делать?
Наверное, запоминать каждую секунду этой ночи.
– Возможно, тоже вздремну, – говорю я вслух. – Устроимся тут как две птички в золотой клетке.
– Звучит образно и в то же время ужасно, – поддразнивает меня Амели.
– Уже поздно. По вечерам мое литературное мастерство иссякает, – смеюсь я.
– Я все равно тебя люблю, моя прекрасная венецианская птичка.
Она прижимается теснее, положив голову мне на плечо.
Через несколько минут Амели засыпает. Я обнимаю возлюбленную и чувствую ее дыхание, наблюдая за пролетающим мимо темным сельским пейзажем. В какой-то момент я тоже погружаюсь в сон, а когда просыпаюсь, под колесами грохочет булыжная мостовая и светят фонари.
– Любовь моя, – тихо говорю я. – Мы в Париже.
Амели моргает, прогоняя дремоту, и прижимается носом к окну.
– Как же он красив! – восклицает она, когда в поле зрения появляется Сена.
Улицы за рекой мерцают мириадами огоньков, город словно светится изнутри. Неудивительно, что Париж иногда называют Городом света. Карета движется вдоль набережной, мимо тихих пекарен на пустых улицах. Похоже, в городе наконец воцарился мир, недавние призывы отрубить голову королю и прочие всплески революционного пыла начисто сметены с мостовой на сегодняшний вечер.
Тишина усыпляет нашу с кучером бдительность, и мы замечаем толпу в темноте,