покрепче нож, повернулась и несколько раз, резко и яростно, воткнула ему в грудь.
«Нужны силы… просто нужны силы», – беззвучно шептала она, закинув сочные куски говядины в сковородку и отмывая под ледяной водой кровь с ладоней.
Багровая лужа, вытекшая из-под тела Вадика, загустела и уже подсыхала по краям.
Взгляд снизу
Маргарита Эннс
Он прижался голодным брюхом к земле и прополз несколько шагов. Тихо скуля, возвёл глаза – так он просил о милости, раззявив пасть. Густая слюна белой нитью тянулась, падая на песок, принесённый ветром.
Манька прошла мимо, не глянув на мохнатое чудовище. Оно, как всегда, на месте, словно барашек с густой свалявшейся шерстью и голосом точно скрип несмазанных петель в ожидании пастыря. Только жевать иссохшую траву не в силах, потому смотрело на Маньку в ожидании подачки. Она и воды не налила.
Пустыня приближалась неотвратимо, охватывала деревушку в десяток саманных домов кольцом. Если были места, где дожди всё ещё проливались с неба, то люди их не знали.
Насекомые исчезли – заметили? Жители облегчённо выдохнули, когда москиты перестали залетать в дома, дети не расчёсывали укусы слепней в язвы. В другую ночь не стало птиц, уносящих последнее зерно с полей. Домашние уходили постепенно, с открытых пастбищ, из незапертых дверей. Скот при перегоне разбредался не возвращаясь назад.
Пустыня шла, заметая следы, приближалась так же, как уходило всё живое, кроме человека. Одного колодца хватало, чтобы напоить несколько метров ещё плодородной земли с бобами и фасолью, дать воды людям и козам, смотрящим вдаль, привязанным к центровому дому, ставшему храмом.
Манька вытерла пот с лица, плеснула ведро на грядку с чахлой листвой и помолилась. Осенив крестом землю, она вернулась к дому, погладила старого друга по холке. Шерсть жёсткая, тёплая, зарыться бы в неё руками, раззадорить чудовище, чтоб пёс весело прыгнул сверху, ткнулся мокрым носом, лизнул лицо – прогнал подступающую лихорадку и румянец щёк. В лучшие годы он своей добротой, простотой и верностью был опорой, сейчас – не давал унывать. Маньке, бабе немалого роста, медведеподобный зверь доходил до бедра. Белый, огромный, как туча-облако из старой сказки, становясь лютоволком в ночь, когда выл, подняв морду, уставившись красными глазами в небо. Одно хорошо – детей не трогал ни своих, ни чужих, даже когда неосмотрительная ребятня, пахнущая козьим молоком и ветром, отбирала последнюю, брошенную ему кость.
Сколько дано, чтобы жить: руки и способность понимать, а люди закрывали окна, чтобы не видеть. Пёс хотел пить, а никто не пришёл. Никто не мешал Маньке выплёскивать воду в надежде на хоть бы и последний урожай. Никто не помогал уносить последнее ведро в дом и делить по нуждам.
Зверь слушал шёпот ушедших, смотрел на тощих коз и следы, засыпанные песком. Но хотел всего лишь пить, когда Манька, будто случайно вспомнив, вышла из дверей и плеснула в миску воды, протянула руку. Он вцепился зубами и рванул на себя. Перехватив за горло, пёс