поскорее наступило завтра, когда капитан объявит о наказании и хотя бы это сотрет из души Айза противную жалость ко мне.
Но перед тем как я ушел, в офицерской столовой произошло нечто странное. Нечто, чему я не мог дать объяснения. Один из офицеров, лейтенант абордажников по прозвищу Старик, швырнул свою миску в лицо сотрапезника.
Первый помощник капитана Мертвец моргнул, стряхивая с ресниц жирные капли, на пару мгновений его взгляд остекленел, но затем вернул привычную невозмутимость, и седовласый моряк с вечно ехидно-равнодушными глазами продолжил ужин, будто ничего не произошло. Плечистый Старик, едва сдерживаясь от ругани, вскочил на ноги, бросил гневный взгляд на меня – и я поспешил ретироваться, пока абордажник не сорвал свой гнев на нерасторопном юнге.
О происшедшем я быстро забыл. Мне было о чем подумать и без этого странного случая. Меня ждали перемены.
Удивительно, но в те долгие часы перед наказанием я больше всего переживал за то, что обо мне подумал мастер Айз. Вместо того чтобы ждать в темных закутках оскалов Волка и Сиплого или бояться неумолимой кары, я вел про себя воображаемый диалог с коком, убеждая его в том, что он ошибся. Что это унизительно, когда про тебя так думают. Что нельзя судить человека так сразу.
Мне грозили десять плетей и месть старших офицеров, а я переживал о том, что обо мне подумал кок. Странно. Но так оно и было.
– Ты сумасшедший, Эд, – сказал мне Фарри, когда вечером мы залегли на свои топчаны и разговорились. Ночная вахта нам в тот раз не грозила, и потому мы могли спокойно поболтать, пока нас не сморит сон. К сожалению, это случалось не так часто, как хотелось. Старшие офицеры всегда находили работу для юнг, считая, что таким образом мы быстрее станем частью команды и наберемся необходимого опыта.
После того как «Звездочка» ушла в поход, общий зал переменился. В нем появилось несколько десятков перегородок, призванных удержать драгоценное тепло. В какие-то закутки нужно было заходить нагнувшись, настолько низко спустили потолочные плиты. Некоторые и вовсе закрыли. Лабиринт тесных комнатушек-коробок, отделенных друг от друга переборками, крутился вокруг четырех боковых печей и одной центральной. Тепла нам хватало, и порою за ночь не сгорала и половина отведенной для отопления энгу.
В нашу каморку, расположенную по прямой от главной печи, даже попадал свет от пламени. И сейчас я лежал на спине, а на темном металле низкого потолка плясали отраженные огоньки «кабака». Если повернуться на правый бок, можно было разглядеть нацарапанные на переборке послания неведомых мне моряков. Одна запись особенно запала в душу. «Я выберусь», – аккуратными буквами вывел неизвестный корсар. В этих двух словах была невероятная сила. Они врезались в память на всю жизнь.
Но сейчас, повторюсь, я смотрел в потолок и слышал возбужденный голос Шона да ехидные комментарии моряка по имени Сабля. Слов его с наших лежаков было не разобрать, но интонации светловолосого матроса узнавались на раз-два. Резкий моряк был родом откуда-то с юга и нередко по делу и без