ты, – подумал тогда Чен, и почувствовал себя римским героем с лавровым венком на голове. Он забраковал мадам Тэффи, которую поначалу маленько любил. Ну никак отчего-то не раскручивалась в читательском мире поднятая из пепла мадам. Хотя… дамочка… как некоторые нынче – модные.
Подбирался плагиатом к Платонову. Но не сумел по причине отсутствия событий тридцатого года.
Снял тогда Чен Джу Ченджу в городе Москве новый офис, на фронтоне которого написано не обоснованное ничем, разве что, пожалуй, победой над Наполеоном, число «1812».
Хотя походить на чопорного Пушкина он не собирался (волосья не те, и нет родословной репутации), но посиживать в аналитической приёмной гениальному открывателю поэтических кудес русского языка – в качестве уважаемого гостя, конечно, – Чен Джу дозволял охотно.
Для имиджа перед прочими искренними графоманами нужно ежедневно совершать незамаливаемый грех многописания. А также похожести хоть на кого-либо из известных. Это сродни онону-неугомону.
Вот и сидит Пушкин в приёмной обогатившегося на дурацких своих книжках Чена Джу.
(Чена с некоторых пор – с 2023 года – покупают охотнее Пушкина. Потому, что он более правдив и пишет с натуры, хоть и гад, и сквернословит, и с рожками).
Задерживается он подолгу. Борзеет, поглядывая на вздорную бабёнку Лефтину. Она – секретарша и референтша в одном юном флаконе. Взята Ченом напрокат: для красоты интерьера и прочих попутных нужд.
Чаще, чем принято в таких случаях, роняет Пушкин на пол платок с инициальными вензелями «А.С.». Платок тот – от Соллогуба.
Вслед за тем он шарит по жёлто-зелёному паркету африканского чинара.
Потом снова цедит чаёк, кусает лимонные дольки, забавляется конфетками-бараночками. С удовольствием портит офисный воздух мутуализмами и силлогизмами.
Пристально глядя в бегающие туда-сюда Лефтинины глаза, облизывает свой тонкий указательный палец.
Намекает на что-то гениальный африканъский джентльмен. Русь присвоила его гениальность.
Поживи маленько у нас, нужный человек, и станешь нашим и любимым нашими навек.
Набоков, думаете, чей? американский, русский, или общий?
А через недельки две, словно человек с луны, постучался некто огромный, и, как оказалось в двадцать первом веке, совершенно несправедливо понятым в физическом смысле, вопреки всем эталонно мелковатым и хрупким памятникам, раскиданным по площадям и скверам некой известной страны, г-н Антон Павлович Чехов.
Пора тут вспомнить аналитическую живопись позднего Филонова, разлагающего мир на частицы карикатурной красоты и буйной никчёмности. Это как будто бы отдельные запчасти тела, лица и внутренностей которого были бы каждые в отдельности образцом для любования, а составленные вместе без ума и пропорционирования являли бы собой редкого урода.
Так вот, тот самый Чехов, не разобравшись в задании,