или что? А мы ведь ещё трезвёхоньки! Или он со всеми так. Может эти, что рядом, тоже столько же ждали. А сейчас им уже хорошо, и вообще они уже привыкли, и им пофигу. Может сами, если в другом магазине или в другом кафе работают, ещё хуже медлят. Пришли, времечко тикает, а они не торопятся, читают газетки, бабёнки мундштучками потукивают, глазки красят, любуются собой, других рассматривают. Ни одной негритянки рядом, а нам обещали на каждом шагу по негритянке. Бим очень хочет сегодня негритянку, и даже лишнюю банкнотку по этому поводу с собой взял.
9
Paris, Париж! Может Парис надо говорить. Там же «S» в конце, а не «Ж». Не понимать. Нихт ферштее! Мы, хоть и не немцы, а курить тоже хотим. Пепельницы нету. Лапша уже с сигарет свесилась. Всё равно нету пепельницы. Официант мимо пробегает: мол, ан – анус – жопа: – ну, некогда ему, и рукой по горлу. Занят он чрезвычайно. Он, видите ли, разносики разнашивает. Показывает: вы пепел на улицу стряхивайте, это не страшно. Все, мол, так делают. А мы: нет, нет, мы культурные люди, мы издалека не за этим ехали, четырнадцать тысяч километров на счётчике, нам поэтому пепельницу давайте. А мы у самого бордюра сидим, и прохожие через нас перешагивают. А мы им в ноги пепел – трясь, трясь. Бычки образовались в кулаке. Надоело. Неудобно.
Тут я придумал, вернее, вспомнил, как у нас в Молвушке делают: тушу я бычок об торец столика – а торец металлический – и ставлю его торчком на стол. Стол вроде бы из пластмассы. Об него тушить – греха не обернёшься.
Бим говорит:
– Гут, Кирюха. Молодец.
И своего ужасного быка таким же манером – хрясь. Стоят бычки, не падают. Бим им пальцем грозит: – Стоять, бляди!
– Может, трубку покурим? – вспомнил кто-то.
– В обед покурим.
– Рано ещё трубки курить, – сказал я, – мы тут быстро. Не надолго то есть: раскурить не успеешь, как уходить пора.
Ксаня говорит: так нельзя, мол, с бычками поступать: раскуривайте немедля трубку, а я вас при таком раскладе тогда подожду.
А потом думал-думал, думал-думал, да после третьей думы чисто по-бабски очканул. Обоссался то есть и целовать сандалии полез: «И мне, говорит, оставьте курнуть. Я тоже, мол, хочу. Он, видите ли, тоже человек». А мы посмеиваемся: «Держи в руке, – говорим, – свою пожелалку, а бычки в ширинку складывай».
Салфеток для бычков, вестимо, тоже нет.
А гостиница наша за углом в трёх шагах. Ксан Иваныч на этом основании говорит: «Стыдно». Увидят, мол, наши из гостиницы, – кто это, блин, наши, что за наши, тут нет наших – тут все чужие… Нет, считает Ксан Иваныч, вот эти чужие наши и опарафинят. Именно опарафинят, а не пожурят, или сделают вид, что не заметили, а сами заметят и расскажут другим нашим хотэльным чужим, и ещё посмеются под вечернее винцо: на пятом этаже русские живут, вглядитесь в них внимательней: они – ослы, грязнули, и трусы всей неумытой гурьбой вывешивают в окне.
И с французскими бабами, – мамзелями, если точнее, – нам тогда грозит полный облом.
Мог бы