кашель, то ещё что-нибудь необычное приключилось с ней… Разговоры велись при мне, дядя слушал и поддакивал, а я мотал себе, всё услышанное на ус, стоя рядом. И наконец, я придумал кое-что… Стал рисовать на тех микстурах, что её близкие покупали для Сары, её милые мордашки, а рядом себя. Когда они забирали эти микстуры, я всегда боялся, что они догадаются обо всём и перестанут делать заказы в нашей аптеке, или того хуже – отругают меня за эти уловки. Но они не догадывались… Всё проходило гладко. Наконец, она обратила на меня внимание. Увидев на улице, первая подошла ко мне и заговорила:
– О, да ты хорошо рисуешь! – улыбнулась она, положив руку на моё плечо и смешно щурясь. Я старался не смущаться, но всё равно краснел, словно только что сваренный рак. На улице царила весна, было необыкновенно романтично, свежо, радостно, зелено. Мне казалось – небо, солнце и даже каждая травинка улыбаются мне. Вот и анютины глазки в её палисаднике, закивали своими разноцветными лепестками, как бы подбадривая меня:
– А ну ка, парень, не робей! Подумаешь, испугался смазливой девчонки. Самая пора настала – любить, гулять, забегать в кондитерскую вместе с ней, на чашечку кофе с пирожным, и, конечно, целоваться…
Я решился, ответив ей:
– Я ещё и не то могу нарисовать!
– Даже? А меня в интиме, рискнёшь? Или не потянешь?
Я стоял, ошарашенный, не понимая, о чём она говорит, но она настойчиво повторяла вопрос.
– Я, я, я, – вдруг стал заикаться от конфуза. Но она поняла, что смутила меня своей смелостью и перевела речь на другую тему:
– Такая жара, хочется чего-нибудь прохладительного, – взяла она меня за руку со вздохом. Тогда, набравшись смелости, я предложил ей пойти со мной в кондитерскую, выпить кофе с пирожными. Она тут же согласилась, радостно кивнула головой и, держась за руки, мы направились туда».
Вдруг писатель О. Генри останавливается, закрывает глаза, перо выпадает из его рук и он вспоминает дальнейшее. Они уже вышли из кондитерской, он провожает её до дома, пожимает на прощанье руку, она резко отдёргивает её и приказывает:
– Завтра ты будешь меня рисовать в том заброшенном парке, где мы иногда встречаемся с моими друзьями. Готовься, прихвати с собой всё, что надо, я хочу быть нарисованной, в виде Венеры… Да?
Уильям шокирован, стоит, словно немой столб и молчит. Сара повторяет:
Совершенно голой, да, глупенький?
– Да, еле шепчет он, – и она, тряхнув ему на прощание своими кудряшками, убегает домой.
Всю ночь ему было не до сна: мерещилась эта девочка. То она стоит вся обнажённая и манит, манит его к себе, то велит тоже сбросить одежду, идти к ней, целовать её. Он начинает стонать от смущения и восторга, опьянённый её нежностью. Она гладит его по спине по бокам, ниже… Его распирают бурные чувства. Измученный, садится он на кровать весь в испарине… уставившись в стену комнаты невидимым взглядом, потягиваясь и вздыхая…
Но,