в ней было очень много женственности, – повторил Бражник и посмотрел на Аллочку с упреком, как на провалившую экзамен студентку. – И как же ты ничего не почувствовала?
– Бражник! – Аллочка расстроилась, ресницы у нее заработали как вентилятор. – Мне просто захотелось сделать гадость! Я не собиралась менять ориентацию, и Лиза не собиралась…
– И у тебя не было оргазма? – спросил он.
– Вы меня достали со своими оргазмами! – зашумела Чернушкина. – Мне просто дико это все слышать! При чем тут оргазмы? У Лизы была семья! Семья – это не бордель, семья – это опора. У Лизы был муж! Богатый! Порядочный…
– Высокий! – я подсказала.
– Да, – она вдохнула глубже. – И что еще надо было? К чему все это?.. Зачем?! Я не пойму, зачем? Не шалавиться надо было, а заниматься сыном!
– В том то и дело! – Бражник сжал руку в кулак, наверно, захотел придушить Чернушкину. – В том-то и дело! Ты у нас всегда была практичной. Ты все учила наизусть. А Лиза была другой! Лиза была воздушным человеком! Она себя искала! Она пыталась себя понять! Что в этом плохого?
– Ничего. – Чернушкина стряхнула с себя какие-то крошки. – Ничего плохого в этом нет. Если летальный исход тебя не смущает.
– А меня не смущает летальный исход! – Это Аллочка выдала, как всегда неожиданно. – Когда я еду в лифте, я всегда вспоминаю Лизу. У нас в банке большой стеклянный лифт, когда он доезжает до десятого этажа, мне хочется сигануть оттуда к чертовой матери. Только чтобы больше никогда не видеть этот проклятый банк и все эти прилизанные рожи!
Чернушкина шмякнула о стол китайское меню.
– Хочешь оргазмов? – Она почему-то на меня посмотрела. – Так сядь! Подумай! Почитай научную литературу… Почему нужно сразу изменять мужу? Да еще с этим идиотом! В этой вонючей общаге? Почему?
9
Все верно, все верно. Общага и правда была вонючей, особенно когда вьетнамцы жарили тухлую селедку.
Лиза прибегала туда после первой пары. Лекция заканчивалась в девять сорок, в это время я только выползала из своей комнаты. У лифта стоял сонный Гарик, немножко помятый. Мы оба зевали, пешком было лень.
Двери открывались, выходил Синицкий и на ходу забирал у Гарика ключ от комнаты. А Лиза уже бежала, уже взлетала по лестнице, подметала нашу пыль своим плащом, и появлялась в холле, румяная, пролетевшая шесть пролетов… Да, и глаза, я помню, у нее были невменяемые. Возможно, они были просто счастливые, но мы привыкли говорить – невменяемые глаза.
И вот я заходила с Гариком в потертый наш лифток и думала: «Зачем Лиза бежит в эту комнату? Почему так торопится в эти жалкие шестнадцать метров?»
Что было у нее, я не могла представить, что такого интересного было у Лизы в той халупе, прокуренной, серой, где вместо занавески висело шерстяное одеяло, постель была всегда несвежей и грязные носки валялись под кроватью?.. И тараканы, тараканы выползали из-за шкафа на затоптанный паркет… Да, конечно, там был еще и Синицкий… Но я его не помню.
Я не понимала, я и сегодня не могу влюбляться