нашим, и чем раньше мы это понимаем, тем шире охватываем сегодняшний день, тем глубже проникаем в него, тем сильнее отталкиваемся от него и устремляемся в грядущее. Нельзя брезговать настоящим, это наше горючее. Лишаясь его, мы лишаемся будущего и прошлого. Сплошь и рядом люди, подпорченные образованием, не видят и не хотят видеть настоящего. Они не знают, где живут. И главное – не хотят знать. Они навсегда остаются в псевдо-будущем и в псевдо-прошлом. Реальность невидима для них, как и они – для нее. Только бурые пятна на асфальте косвенное свидетельство их случайной встречи.
Мы пришли в армию рядовыми, но после институтов. Ситуация была сложной и невольно способствовала всяческому «пониманию». Формально мы солдаты, такие же, как и восемнадцатилетние ребята после школы или ПТУ, обязанные подчиняться двадцатилетним сержантам и молоденьким лейтенантам. По сути – взрослые люди, которые в гражданской жизни были уже хоть какими-то капитанами. Казарма потребовала от нас быстрой и решительной перестройки. Нужно было в кратчайший срок приспособиться к изменившейся обстановке и сохранить самого себя. Это оказалось под силу только тем, кому было что сохранять, кто уже сложился как личность.
Нам с тобой было проще: мы четко ощущали границы своих адаптационных возможностей, и нарушения их не допускали. На тебя к тому же работала внешность, демонстрируя утес готовый к любым накатам. Мне, собственно, повезло. Уже на второй день пребывания в армии, я, что называется, «разбух». Хотя и не по своей воле. Но, видимо, внутренне я был уже готов, необходимость только искала дорожку на поверхность. В отсек, где мы ночевали, еще на территории части, ввалился поддатый «дембиль» и начал что-то требовать у нашего сержанта – хитренького, скуластого мужичка. Видно, требовал что-то из вещей, которые мы оставляли: обувь, куртки, пальто. Вскоре голоса зазвучали громче, пошел матерок. Наш сержант не уступал, хотя доставал «дембилю» до плеча. Видно, имел какую-то выгоду, делал свой привычный бизнес и уступать просто так не собирался. Наблюдая эту сцену, мы не подозревали, что видим героев уже сегодняшнего дня, делящих пока что никому не нужное барахло. Вмешиваться в их отношения у меня не было никакого желания.
Однако, Васильев, тоже годичник, благоразумно остриженный наголо, и в некоторой растерянности постоянно поглаживающий свое страусовое яйцо, вдруг жизнерадостно воткнулся: «Товарищ сержант, скомандуйте, мы его тут же выкинем!» Очевидно, что из-за неожиданного перехода в новую жизнь, Васильев пребывал в состоянии некоторой эйфории, истерической по преимуществу (у меня была, пожалуй, депрессия).
Спорящая парочка замерла. Сержант грустно поглядел на нашего активиста. «Дембиль» также уперся в него взглядом. Но, мгновенно стряхнув оторопь, по широкой дуге устремился к побледневшему Васильеву. От первого удара он успел уклониться. Даже не соображая, что делаю, поддавшись какой-то мгновенной и ослепляющей ярости – давая выход всем отрицательным эмоциям, что копились последние дни – врезал