идём в туале-ет, – оповестила всех медсестра. – В следующий раз сходить можно будет только через полчаса, я не нанималась ходить в туалет каждый раз, когда вам вздумается. После приёма таблеток никому нельзя будет сходить, поняли? Ни под каким предлогом.
– Она тоже вас бесит? – закатил я глаза.
– По-моему, Нина Геннадьевна бесит всех, – постучал Витя ложкой по пустой тарелке с недовольным видом.
Мы встали из-за стола и строем последовали за ней.
– Звонки! – объявила девушка в синей хирургичке.
– Ура! – подскочили практически все со своих кроватей.
– Какие звонки? – спросил я у Эмиля.
– А вот такие! Просишь родителей принести телефон и звонишь им каждый вечер. Можно звонить друзьям, другим родственникам. Кому хочешь можно звонить, но только полчаса и только по мобильнику без камеры. Хотя вообще-то лучше не афишировать, что ты разговариваешь с кем-то, кроме родителей по вечерам. Все по-разному к этому относятся. Но никто не смотрит на список контактов, поэтому плевать. Я попрошу, чтобы мне дали по городскому телефону позвонить маме, она принесёт мне мою легендарную допотопную кнопочную раскладушку.
– Понятно, – кивнул я. – А почему без камеры?
– Потому что всё конфиденциально. Нельзя делать фотографии больницы и пациентов, это строжайшая тайна, – прислонил он указательный палец к губам.
– Ясно.
А моя мама даже не видела меня с тех пор, как я съехал. Я не нужен ей. Кому нужен такой ребёнок, как я? Угрюмый, загнанный в угол волчонок, который огрызается на поднятую руку, думая, что сейчас его ударят, а не приласкают. Так всегда и было. Я верил, что поднятая рука о любви, но она о ненависти.
Выйдя в коридор, где стояли все пациенты, я присел на стул. Зависть оплетала мою шею, словно тугая петля. Я хотел восстановить отношения с ней, но понимал, что это невозможно. Почему именно я? Все эти дети так радостно звонят мамам и папам, увлечённо рассказывают им что-то о своей больничной рутине, мечтая выздороветь и выписаться. А что я? Одиноко стою в стороне, боясь даже представить, какой бы была моя другая жизнь. Может быть, если бы кто-то вовремя заметил моё состояние, я не был бы здесь. Со стороны ведь виднее, легче проследить изменения эмоционального фона.
Урод… Что жалеешь себя опять? Опять заводишь этот внутренний диалог, где ты самая обиженная жертва? Заткнись, заткнись, заткнись! Замолчи, хватит! Сколько можно жаловаться, сколько можно всех обвинять?! Ты сам, сам во всём виноват, безмозглая половая тряпка! Ты обозлённый, гадкий, язвительный и постоянно на всех огрызаешься, считая, что мир тебе должен. Эмиль был прав. Был прав!
И в моей голове мелькнула вспышкой страшная картина. Я представил, что стою на улице около лужи грязи, а рядом стоит моя копия. Моё страшное искажённое зеркальное отражение со злобной нахальной ухмылкой. Он берёт меня за воротник и коленом больно ударяет в живот. Я падаю на пол, сворачиваясь в клубок, чтобы защититься от последующих ударов. Но «я», который по ту сторону зазеркалья, более жестокий