ну, будто бы заныли зубы. Скучливость сменилась мрачностью. Профит, обещанный мадам Бюлье в награду за доставку запертого господина в одну из русских гаваней, профит не окупал возмездия за незаконнейшую процедуру – ни содержание под замком, ни выдворение из Франции без санкции. К тому же и загадочность мадам Бюлье, известной с детства своей экстравагантностью. И в самом деле, Лотта переменилась. Она впадала в состояние, ближайшее от покаянности. В воображении стоял он, Вольдемар, худой и бледный, в кандалах.
В душе ее очнулась жалость. Мне кто-то врал, что жалость, сострадание француженкам не свойственны. Вот вам опроверженье, Шарлотта устыдилась. И этот стыд вдруг отворил каюту… А я опять смущен: а вдруг ли? И этот стыд послал вдруг телеграмму г. Рачковскому – Бурцев отпущен на волю шкипером яхты, комбинацией заинтересованы журналисты.
Вдруг иль не вдруг, а там, в Петербурге, на Фонтанке, всполошились: мы потеряем Рачковского. И, проклиная гласность, распорядились – расходись по одному. “Комбинация” лопнула, пропали денежки… А может, осели на счету Рачковского? Зав. заграничною агентурой был в этом смысле типической фигурой, то есть от всякой “комбинации” имел навар.
Сюжет сжимая, переправляю Бурцева в туманный Альбион.
Его там привечали старики. Такие славные, как князь Кропоткин и Феликс Волховской. Последний имел в распоряженьи средства для поддержанья вольной русской прессы. В.Л. стал издавать малотиражку “Долой царя!”.
Все хорошо? Пожалуй. Не следует, однако, забывать – марсельской неудачей был очень, очень уязвлен зав. заграничной агентурой. Провал снижал кредит. И банковский, и профессиональный. Мадам Бюлье он выгнал, не выплатив пособия. А департамент жаждал мести.
Рачковский пересек Ла-Манш. Был зол, сосредоточен, на юных англичанок не глядел. В шепелявом говоре вдруг стал змеиться шип. Ворон к ворону летел: где бы нам бы пообедать? Рачковские интернациональны. Они стакнулись. И вскоре главный инспектор сыскной полиции прихлопнул Бурцева. Да там, где прежде-то стеснялись: под куполом Британского музея, в библиотеке. Потом уж, на суде, лорд Кольридж, адвокат, воскликнул: “Вот где находился этот революционер! Он штудировал Шекспира и был арестован английским сыщиком!” Лорд, очевидно, полагал, что Шекспир снижает жар радикализма, как таблетка аспирина – температуру. В одном из заседаний, все повторяя “ваша честь”, он объяснял судье, какая цель у подсудимого. И оказалось, что в Европе-то она давно осуществилась, так иль сяк, но установлена в законном преломлении. А именно, прошу вниманья, ваша честь! – свобода сходок, гласность, федеративное устройство, права отдельных областей и местностей… И это было верно. Но также верно было то, что Бурцев даже на дверях своей берлоги повесил объявление: “Долой царя!” Суд счел, что это подстрекательство к террору. Козлу было бы ясно, что государь российский не подданный Великобритании. Судить бы Бурцева во Петербурге. Но выдаче он не подлежал. Тогда высокий суд решил – не выдавая Бурцева, оставить его в Англии, конечно