и из его глаз пропало веселье.
– Рё так уверен в себе и своем положении, решительно и непоколебимо настроен защитить империю, и голос у него громкий.
– Перевод: он пытается все держать под контролем, слишком навязчив, не прислушивается к вам и кричит.
– Это ваши слова, ваше величество, а не мои.
– Я знаю, что рискую больше всех, – сказала я. – И всё же именно мне приходится говорить откровенно, поскольку вы не решаетесь. На случай, если вы не в курсе, министр Мансин держит под полным контролем императорский двор, Совет и армию. Он действует за моей спиной, да и за вашей тоже, чтобы получить все рычаги влияния под предлогом заботы о Кисии.
Оямада поставил пиалу, и в тишине фарфор звякнул о дерево.
– Я в курсе, что меня оставили не у дел, – ответил он, нахмурившись. – Но точно не знал, в каком положении вы. То ли вы вдвоем пытаетесь от меня избавиться, то ли он пытается избавиться от нас обоих.
– Скорее всего, он сам поспособствовал этому недопониманию.
– Несомненно, ведь, вопреки вашей точке зрения, ваше величество, мое положение нельзя назвать ни прочным, ни надежным. Возможно, это ускользнуло от вашего внимания, пока вы были заняты заботами о собственном положении и обхаживали левантийцев, но те солдаты, благодаря которым я получил эту должность, чтобы обеспечить их верность вам, сейчас на стороне министра левой руки. Министры правой руки не вдохновляют на преданность тех, у кого в руках острые стальные мечи, способные сместить власть в империи.
Он больше не был дедом императора. Не был регентом. Тот краткий период, когда он помогал Дзаю объединить Юг, быстро позабыли. Что бы мы ни думали друг о друге, наши судьбы теперь сплелись как никогда крепко. Я с облегчением вздохнула и внимательно посмотрела на него через стол.
– Думаете, он собирается вас заменить?
– А вы бы не стали?
Я задумалась, сравнивая значимость его имени и богатства с военными успехами Мансина. Раз Мансин исключил Оямаду из своих планов, значит, не доверяет ему и считает, что место Оямады может занять любой другой амбициозный лорд с юга.
– Он – вероятно, – сказала я. – Но я не стала бы.
Министр Оямада поднял бровь.
– Правда?
– Да. Потому что дала вам слово, а вы дали слово мне. И вы не нарушили обещание, что бы ни чувствовали всякий раз, когда смотрите на меня и видите только руки, убившие вашего внука.
Он изогнул губы в горькой гримасе и уставился на свою пиалу с чаем, медленно покручивая ее.
– Вы умеете использовать правду и эмоции, ваше величество. Даже не знаю, благодарить ли вас за прямоту, восхищаться бессердечностью или ненавидеть за то, что вы совсем не чудовище, каким я хотел бы вас видеть.
Ответила я не сразу: своими резкими словами он как будто вонзил нож в собственное сердце. Ему разрешили признать, что внук краткое время занимал трон, возвысили семью, позволили увидеть, как Дзая хоронят с подобающими почестями, но не позволили скорбеть. Слишком много всего навалилось, слишком много людей наблюдало за его действиями на этой сцене. Но все равно