не вставшего с колен.
– Главный дар перед вами.
Филипп обернулся, присматриваясь.
Нет, он не знает этого человека. Белёсые ресницы… да и сам весь какой-то блёклый, словно прилипшая к стене моль. Вот только взгляд… Ужасно неприятный взгляд!
– Кто это?
– Жан де Вийо, ваша светлость, – тихо, но значительно забормотал епископ. – Бывший порученец при дворе покойного ныне герцога Анжуйского, отправленный им когда-то в Шинон за непочтительное отношение к мадам герцогине… Последнее время он служил в замке, в донжоне… Там… ну, вы понимаете? Где останавливалась эта, с позволения сказать, Дева…
Кошон говорил и смотрел при этом так, словно за каждым словом скрывался многозначительный вопрос: «Вы понимаете – ЧТО это значит?!». И в том, как еле заметно переменилось лицо герцога, он увидел ответ – да, Филипп понял!
Обиженный придворный… Тот самый мелкий дефект в ладно подогнанных доспехах благополучия, который всегда являет себя самым подлым и неожиданным образом, лопаясь, трескаясь, раскрываясь над уязвимыми местами именно в тот момент, когда удара здесь никто не ждёт. Ничтожная блоха, не удостоенная внимания, когда позволила себе вылезти, и больно куснувшая не абы когда, а в разгар чумы… Одним словом – то обстоятельство, которое Провидение всегда использует, пребывая в дурном расположении духа…
В другое время Филипп побрезговал бы. Но только не теперь! И не с такими именами…
– И что вы такое, сударь, раз уж вас назвали подарком? – спросил он.
Неподвижные, с тяжёлыми отцовскими веками глаза способны были смутить любого. Но де Вийо оказался достаточно внимательным ко всем переменам в интонациях и взглядах, чтобы понять – им заинтересовались всерьёз. Поэтому, не смущаясь, тем же шутовским тоном, которым когда-то дерзил герцогу Анжуйскому, он ответил:
– Я ценные сведения, ваша светлость.
ШАГ НАЗАД
«Вот теперь я отомщу!»…
Подслушав после завершения проверки разговор мадам Иоланды с Жанной, конюший Жан де Вийо не мучился долгими размышлениями о том, у кого искать поддержку своему порыву. Во всём, что касалось отношения к герцогине Анжуйской, не было у него души более родственной, чем господин де Ла Тремуй.
С того самого дня, как мадам привезла в Шинон дофина и весь двор, де Вийо только тем и занимался, что наблюдал. Сначала, правда, никаких коварных замыслов он не вынашивал, поскольку понимал: тягаться с герцогиней, достигшей такого могущества, и смешно, и глупо. Он только отчаянно пытался привлечь к себе внимание кого-нибудь из знатных господ вплоть до самого дофина, лишь бы жизнь его сдвинулась с точки мёртвого незначительного прозябания.
Но попытки были тщетны. Несколько старинных знакомцев, которых он помнил при Анжуйском дворе на должностях, куда менее значимых, чем теперь, обещали было своё покровительство, но только обещаниями и ограничились. И несчастный конюший вынужден был пройти весь унизительный путь: от надежды, разочарования, зависти и обиды до полного отчаяния, венцом которого стала всепоглощающая