крыша, похоронив под собой и мать, и отца ребенка. Родных в Приморске у Вани не оказалось, но в приют его Степаныч пока не отдал. Настоял на том, чтобы полиция отыскала родню мальчика, пока тому в нашей больнице залечивали небольшие ожоги. И ведь сыскалась какая-то там тетка. Но ехать ей далеко, телеграфировала, что приедет через несколько дней. Степаныч по своим каналам выяснил, что тетка та, хоть и бездетная вдова, но в целом добрый человек, да и Ванечку к себе забрать не против. И слава богу! Ждем ее теперь со дня на день.
Ванечку поселили отдельно в маленькой палате в конце коридора. За ним по очереди присматривали медсестры, сиделки и даже Степаныч иногда забирал его в свой кабинет, когда некому было с ним посидеть. Я забегала к Ванечке в свободное время, хотя не всегда моя помощь была актуальна. Конечно, покормить, переодеть – это было не ко мне. А вот поиграть, поговорить – тут мы нашли друг друга: два одиноких и по сути никому не нужных человечка. Впрочем, Ванечка был уже нужен, просто тетя еще не приехала.
Мы поиграли с Ванечкой в прятки. Конечно, он прятался, а я искала. Долго искала. Шла совсем не в ту сторону, в которой за шторкой у окна слышалось громкое сопение и тихое хихиканье. Шарила под кроватью, за тумбочкой, открывала дверцы шкафа. И только когда малыш нетерпеливо начал возиться в своем зашторье, наконец, его “нашла”. С радостным визгом Ванечка выскочил и запрыгал вокруг меня. Потом я водила по его ладошке, приговаривая “Сорока-сорока”. Откуда я знала эту игру для самых маленьких – я не помню. Так же. как не помню. откуда помню колыбельную, которую пела ребенку, когда он явно устал и угомонился, уютно устроившись на кровати. Когда же маленькая ладошка, крепко сжимавшая мою руку, расслабилась и отпустила меня, прекратила пение – уснул. Аккуратно на ощупь получше укрыла малыша и пошла на кухню – за обедом.
Первое время мне было очень страшно самостоятельно ходить по больнице. Когда вдруг перестаешь видеть окружающее, вдруг понимаешь, что глазами ты не только ориентировался в пространстве и воспринимал зрительные образы, ты буквально держался взглядом за находящиеся вокруг предметы. Мы выхватываем точки, за которые держимся глазами, как за соломинку. И когда вдруг слепнешь, то теряешь опору. Ведь и вестибулярный аппарат связан со зрением. И тут вдруг понимаешь, что возможность видеть этот мир – это гораздо больше, чем ты мог себе представить. Это контроль происходящего, твоего положения в этом мире, это твоя уверенность, опора. Как ноги, которые удерживают твое тело порой даже на небольшой поверхности. Как руки, которые держат тебя за стену или перила лестницы. И когда вдруг исчезает этот канал восприятия. ты чувствуешь себя сферическим конем в вакууме – я не вижу, кто я. я не вижу, где я, я болтаюсь где-то в пространстве и все время боюсь упасть, хотя даже не вижу, куда падать. Я боюсь на что-то наткнуться, споткнуться, упасть. Мир вдруг оказывается гораздо опаснее и страшнее. Пугают даже внезапные пороги или ступеньки лестниц, когда ты в любой момент можешь не почувствовать тот самый край и, потеряв опору, полететь куда-то вниз, больно пересчитывая