государеву делу, караульные сразу отодвигают длинные козлы. Да и время. Утро наступает. Верно и городские ворота уж открыли.
Подошли. Нет, и ворота заперты. Караульный прикорнул на лавочке, спит.
Еле глаза продрал, как его стрелец за ворот стал трясти.
– Что за люди? – спросил было со сна. А как разглядел, что люди государевы, и разговаривать не стал, вытащил ключ из-за пояса, отомкнул тяжелый замок, налег на чугунный засов, отодвинул и отпер ворота. Заскрипели они на всю округу.
Пошли дальше по той же Тверской. По ней и по ту сторону ворот в Земляном городе не плохо. Хоть и осень, грязь, а поперек улицы бревна настланы – сапог не замараешь. Разве нога соскользнет или бревно гнилое подломится.
А вот как за Земляной вал вышли и взяли влево, к Канатной слободе, грязь пошла чуть не по колена, а настилов никаких. Благо еще не далеко слобода.
Шли они к попу Силантью, а где он жил, и сами не знали. Ну, да на слободе вставать уж начали, было кого спросить. Ворота скрипели, мальчишки выскакивали на улицу, бабы на базар с яйцами, с пирогами сбирались.
– Эй, баба! – окликнул подъячий торговку с лукошком яиц. – Где тут двор попа Силантья? Ведаешь?
– Как не ведать. Да вон за плетнем-то. Вон тесовый забор, новый. То и есть попа Силантья.
Сказала и сама за ними вслед пошла. Мальчишки тоже набежали целой стайкой.
Подошли к воротам, а тут как раз калитка отворилась. Навстречу им мужик выходит, борода лопатой, лицо широкое, красное. На голове бочонок, в руке жбан. Увидал подъячих – остановился.
– Это что ль попа Силантья двор? – спросил старший подъячий.
– Попа Силантья, как есть, – ответил мужик. – Вон и сам он на крыльцо вышел. Кликнуть что ль?
– Погоди. Нам попа не надобно. А ведаешь ты, живет тут, во дворе, лекарь, Ондрейка Федотов?
Мужик поставил на землю бочонок и жбан и радостно хлопнул себя по бедрам.
– Ондрейка! Да как мне не ведать? Другой год под им в подклети живу. А он, стало быть, в клети. И с жонкой, с Оленкой. Квас у меня завсегда покупывает. Лекарь он точно.
Поп тоже подошел поближе и с опаской поглядывал на подъячих. Бог их ведает, за каким делом. А вряд ли за добрым.
Подъячий повернулся к попу.
– У тебя что ль, поп, тот Ондрейка избу сымает?
– Летошний год после большого пожара снял. И поручная[4] у меня по ем есть. Без поручной я жильцов не пускаю. Може, принести?
– Не надобно.
– Аль ду́рно за им какое объявилось? Ране и не ведал его. С Китай-города торговый человек летошний год прислал мне его и с поручной со своей.
Квасник все на месте топтался, головой качал. Наконец не стерпел.
– Да ты меня спроси, – обратился он к подъячему. – Я про его все доподлинно ведаю. Что хошь расскажу.
Младший подъячий толкнул другого в бок и захохотал:
– Вишь, набивается! Что ж, Бориско, заберем и его. Коль ему такая охота припала.
– Куда заберешь? – осекся квасник.
– А в Приказ[5], в послухи[6]. Там про того Ондрейку и сказывать станешь, коль ты все его дела ведаешь. Как звать-то тебя?
– Пошто в Приказ? Я тебе тотчас все скажу. Прошкой меня-то звать. Охабкин по прозванью. Квасник я. Да меня вся слобода знает. Квас у меня ото всех отменный.
Ладно, – оборвал его подъячий. – Помалкивай покуда. В Приказе сказывать будешь. Эй, робята, обратился он к стрельцам. – Покараульте его. А ты, поп, веди нас к тому Ондрейке Федотову.
Два стрельца схватили за плечи квасника.
– Да ты, погодь, – говорил Прошка. – Послухай ты меня…
Но подъячие не слушали его больше. Поп вел их через двор к дальней избе.
– Вон и хозяйка его, Олена, – сказал поп, и показал высокую костистую женщину, сходившую с крыльца с ведром. – Олена! – крикнул он. – Ондрейка где? По ем тут вон пришли.
– Пошто по ем? – с испугом спросила она. – Спит Ондрейка. Не будила еще. А пошто?
– Велено его в Разбойный приказ привесть, – сказал подъячий.
– В Разбойной! – крикнула Олена. – Да ты с ума сбрел! Чай не вор он, не душегуб. Лекарь ведомый. Не дам я Ондрейку.
– То-то дура баба, – проговорил подъячий. – Спросили тебя? Сказано приводом привесть, стало быть, приведем.
– Ты, Олена, не того, не перечь лутче, – заговорил поп. – То приказные люди. По государеву указу они. А государева указа ослушаться – то грех. А, може, ду́рна-то никакого и не будет. Поспрошают лишь Ондрейку да домой и пустят. А по какому то делу, дозволь спытать?
– В Приказе сведаешь, – сказал старший подъячий. – Тебя тож велено забрать. В послухи.
Олена тем временем быстро взбежала по лестнице. Подъячие и поп шли за ней следом.
Войдя в горницу, Олена бросилась к лавке, где, накрывшись охабнем