совместить этот указ, как, впрочем, и политику Екатерины на всем протяжении ее царствования, направленную на всемерное укрепление в стране крепостнических порядков, с ее высказываниями, осуждавшими крепостное право, в годы, когда она была великой княгиней? Тогда она рассуждала так: «Противно христианской вере и справедливости делать невольниками людей (они все рождаются свободными)… Осуществлением такой решительной меры, конечно, нельзя будет заслужить любви землевладельцев, исполненных упрямства и предрассудков». Далее великая княгиня излагала фантастический план постепенного освобождения крестьян от крепостной неволи: крестьяне при заключении сделки купли-продажи должны были получить свободу. «Таким образом в сто лет, – резюмировала великая княгиня, – все или по крайней мере большая часть имений переменит господ и вот народ свободен». План освобождения крестьян бесспорно наивен, но нас в данном случае интересует негативное отношение Екатерины к крепостному рабству.
Когда же Екатерина фальшивила: в первом случае, начитавшись творений просветителей и усвоив их взгляды на крепостное право, или после того, став императрицей и получив возможность реализовать свой план освобождения крестьян, но не только отказавшись от него, но и предприняв немало мер к укреплению крепостнических порядков, способствуя их развитию вширь и вглубь?
Советская историография отвечала на этот вопрос четко и недвусмысленно: Екатерина лукавила, скрывая за просветительской фразеологией свою «подлинную крепостническую суть». Сложившийся стереотип об императрице как об опытнейшем демагоге, говорившем одно, а делавшем совершенно противоположное, представляется нам плодом упрощенной трактовки, игнорирующей исторические реалии. В другом месте мы вернемся к изложению политических и социально-экономических воззрений императрицы, находившихся в русле умеренного просветительства. Этих взглядов она придерживалась почти всю жизнь: и в годы, когда была великой княгиней, и в годы, когда стала императрицей и столкнулась с реалиями суровой действительности. Но достаточно было Екатерине заикнуться об освобождении крестьян не только 3 июля 1762 года, когда ее положение было еще достаточно шатким, но и в любой другой день своего долгого царствования, чтобы быть смещенной с престола. Напомним, умеренное просветительство не признавало революционной ломки, ему было чуждо представление о насилии как средстве совершенствования общества. Понадобилось столетие, чтобы общество подготовилось к мысли о необходимости освободить крестьян. Если честолюбие Екатерины было нацелено на то, чтобы удержаться у власти, то это же честолюбие принуждало ее действовать вопреки своим убеждениям и в угоду подавляющей массе помещиков.
Схожая ситуация сложилась при определении ее позиции к нормативным актам своего супруга. Екатерине, конечно же, было бы крайне желательно дезавуировать их, продемонстрировать не только их несостоятельность, но и вредность для общества и предложить