Я со злости бью ладонями по рулю. Она знает: я не хочу слышать об отце, меня приводит в бешенство мысль о человеке, который в моей жизни ничего не значил, которому даже все равно, что я сейчас злюсь. – Я не буду с ним встречаться! Не заставляй меня!
– Кэйтлин, мы всегда были друг другу ближе всех на свете. Ну, еще бабушка… И я всегда считала, что нам больше никто не нужен. Я бы и сейчас так думала, если бы не…
– Нет, – твердо говорю я сквозь слезы. – Нет никакой разницы.
– Разница есть. Мне теперь ясно: я была неправа, когда думала, что ты обойдешься без него, что я смогу вырастить тебя так, чтобы ты о нем ничего не знала, и… Послушай, я должна тебе кое-что рассказать. И тебе это не понравится.
Мама замолкает на полуслове – но не затем, чтобы подумать или собраться с духом. Нет, просто замолкает, и через секунду я понимаю: что бы она ни хотела сказать, мысль потерялась, исчезла за краем утеса. Мама безмятежно улыбается и терпеливо ждет. Она не знает, в каком я смятении, какая буря клокочет в груди. Это выше моих сил: слезы подступают к глазам и текут ручьем. Вцепившись в руль, я прижимаюсь к нему головой. Меня трясет, и я слышу как бы со стороны, что повторяю снова и снова: «Прости, прости».
Кажется, что рыдания никогда не прекратятся и мы останемся здесь навечно. Потом мама отстегивает ремень безопасности, и я чувствую ее руки у себя на плечах.
– Все хорошо, – воркует она у меня над ухом. – Это от шока, к утру ты сама поймешь, что таким синяком можно гордиться. Ты моя храбрая девочка. Я тебя люблю.
Я не знаю, какой день, какой миг из нашего прошлого ожил сейчас в ее памяти, но хочу оказаться там, хочу перенестись вместе с ней в то время, когда все можно было исправить одним поцелуем.
Мы подъезжаем к дому, я открываю перед мамой дверь – и тут понимаю, что так и не рассказала ей свой секрет. Мало того – мама так и не рассказала мне свой.
Воскресенье, 10 марта 1991 года Клэр
Это письмо от отца Кэйтлин.
Он поставил наверху дату: жирные черные буквы с завитушками разлетелись по всей странице. Сразу видно, что хозяин почерка – человек артистичный и чуждый условностям, опасный и чарующий… И он обратил на меня внимание.
В те времена письма еще не стали редкостью: я и сама переписывалась с мамой и университетскими подругами. Однако послание от парня получила впервые – поэтому и сохранила его, хотя оно, строго говоря, и не любовное. Наверное, я думала, что письмо станет первым из множества, а оно оказалось единственным.
Я сейчас читаю его и вижу то, чего тогда не видела: это западня, ловушка. Автор сделал все, чтобы я почувствовала себя умной и особенной, раз удостоилась его внимания. Об этом не говорилось напрямую – письмо само по себе должно было показать, что за мной ухаживают. Слова не имели почти никакого значения.
Послание доставили ночью. Я спала на первом этаже, в комнате, которая в то время служила гостиной, а теперь в нашем общем доме стала спальней для гостей. Это было настоящее логово с постерами на стенах и разбросанной