в луже лежу! Целый стакан вылил. Накопи-ил! – Приподнявшись, она лизнула Раскольникова в подмышку. – Солёненький мой. Ну, пойдём баиньки.
Пошатываясь, он добрел с Алёной Ивановной чуть ли не под ручку до кухни. Ни о какой титаномахии сегодня он более не помышлял. Хорошо уже, что удалось смыть позор вчерашней пассивной роли, – за которую в Древнем Риме его подвергли бы общественному презрению. Его чем-то напоили, развязали, он влез в чулан и упал на очутившийся там тюфячок. И немедленно снова поплыл, закачался на какой-то подводной бричке, и сам сделался текучим и плавным, и мысли его шевелились водорослями в его излуках… Только одно чувство мутило эту струйность, трудноопределяемое и мерзопакостное, знакомое, должно быть, изнасилованной женщине: у неё всегда есть слабенькое, но утешение, – что она всё же насильнику понравилась… иначе почему же именно её…
Глава III. ПРЕДТЕЧКИ
Опыт общения с противоположным полом у Раскольникова был невелик и сбивчив.
В отрочестве, как и всем сверстникам, ему доводилось выслушивать просветительскую похабень от прыщавых верзил-второгодников: покуривая папироски на заднем дворе гимназии, они с гоготом повествовали о разбитной солдатке, смазливой горничной, сомлевшей под кустом монашке. Раскольников чурался подобного смакования, он даже обходил дальней дорогой домик за рынком, куда к жившим там не то швеям, не то прачкам всякий якобы мог заглянуть запросто с бутылочкой. Он вообще держался наособицу в любом товариществе, отчасти потому, что не умел встать вровень и, соответственно, боялся впасть в искательство расположения; с другой стороны, эта дистанция отчуждения его не тяготила: она как бы прилагалась к идее врождённого превосходства и служила залогом судьбы необыкновенной. Он читал запоем, учиться старался с блеском, вдобавок подрабатывал, давая уроки в чиновничьих семействах, и подзуживания плотского воображения подавлял эротикой более высокого полета, мечтая об овладении столицей, аки Цезарь Римом.
Зато, прибыв в Петербург и столкнувшись с разгульной стороной студенческой жизни, он несколько свысока отнекивался от призывов погусарить на медные деньги, уверяя, что всё это он, господа, прошёл ещё в Ельце, и не просто прошёл, но и превзошёл, – и намекал скупыми деталями, что если где и творится истинный разврат с купеческим размахом, так это в русской провинции, в частности, в их богоспасаемом уездном городке.
Всё же от корпоративного крещения с традиционными пирушкой и борделем отвертеться не удалось, и однажды он обнаружил себя в подпитии в веселом заведении с розовыми обоями, на липком диване, орущим за компанию:
– Там, где Крюков канал и Фонтанка река,
словно брат и сестра, обнимаются,
от зари до зари, чуть зажгут фонари
вереницей студенты шатаются!
Они горькую пьют, они песни поют
и ещё кое-чем занимаются!..
Вино кислило,