Скажите, мисс Росс, где металлический выступ, нанесший вам колотую рану в спину?
Она взглянула на шкафчики, потом на меня.
– Вы… За этим вы и привели меня сюда?
– Где он? – повторил я.
– Не знаю. – Покачав головой, она шагнула назад. – Какое это имеет значение? Про какие наркотики вы говорите? Скажите, прошу вас.
Молча взяв ее за руку, я привел стюардессу в радиорубку. Направил луч фонаря на верхний угол корпуса рации и произнес:
– Кровь, мисс Росс. И волокна синей материи. Кровь из вашей раны… Материя – та, из которой сшита ваша форма. Именно здесь вы сидели или стояли в момент аварии; жаль, что вы потеряли равновесие. Правда, пистолет из рук не выпустили. – (Широко раскрыв глаза, она смотрела на меня. Лицо ее походило на маску из белого папье-маше.) – Что же вы не реагируете на подсказку, мисс Росс? Надо было спросить: «Какой еще пистолет?» Я бы вам ответил: «Тот самый, который вы наставили на помощника командира самолета». Жаль, что вы не убили его с первого раза, верно? Правда, ошибку свою вы исправили. Задушить раненого оказалось куда проще.
– Задушить? – с усилием выдавила она.
– Молодцом, к слову сказано, – похвалил я ее. – Вы же задушили его прошлой ночью.
– Вы с ума сошли, – едва слышно произнесла стюардесса. Губы ее были неестественно яркими на посеревшем лице. В огромных глазах застыли ужас и отчаяние. – Вы с ума сошли, – повторила она, запинаясь.
– Я рехнулся, – согласился я. Снова схватив стюардессу за руку, я потащил ее в кабину управления и уперся лучом фонаря в спину командира авиалайнера. – И об этом вам ничего не известно?
Подавшись вперед, я отогнул полу тужурки, чтобы показать пулевое отверстие в спине убитого. В этот момент я обо что-то запнулся и едва не упал под тяжестью тела стюардессы. Издав стон, она рухнула на меня. Машинальным жестом я подхватил ее и опустил на пол, браня себя в душе за то, что поддался на уловку. Резким движением я ткнул два пальца под ложечку притворщице.
Никакой реакции не последовало. Девушка действительно была в обмороке.
Те несколько минут, которые я провел в ожидании, когда стюардесса очнется, были одними из самых мучительных в моей жизни. Я клял себя за глупость, непростительную слепоту, а больше всего за жестокость. Грубость и жестокость, которые я проявил в отношении этой бедняжки, лежавшей на полу без чувств. Особенно в течение нескольких последних минут. Возможно, у меня вначале были причины для подозрений, но последние мои действия были совершенно неоправданны. Если бы я не был так ослеплен гневом и настолько уверен в своей правоте, что не допускал и мысли о том, что могу ошибиться, если бы всячески не старался найти доказательства ее вины, то очень скоро понял бы, что она не могла быть тем человеком, который час назад выпрыгнул из кабины летчиков, когда я кинулся за ним следом. По одной лишь той причине, что она не смогла бы без посторонней помощи проникнуть в самолет. Не только из-за раны, но и из-за хрупкого сложения. Доктор мог бы и сообразить. Она вовсе не притворялась, когда сорвалась и упала