веками глаза потускнели. За десять часов она не проронила ни слова. Все реже и реже просыпаясь, Мария лишь дрожала и невидящим взором смотрела в одну точку. Вид у диабетика был получше, но я понимал, что, как только организм старика ослабнет, наступит конец. Несмотря на все наши усилия, вернее усилия Маргариты Росс, ноги у него окоченели, появился сильный насморк – явление редкое для Арктики. Должно быть, больной успел простудиться еще до того, как вылетел из Нью-Йорка. К недугу, бороться с которым у него не оставалось сил, прибавились чирьи. Дышал он тяжело, распространяя характерный запах ацетона. Малер бодрствовал и не утратил способности мыслить. На первый взгляд он выгодно отличался от Марии Легард, но я знал, что в любой момент может произойти коллапс – предвестник истинной диабетической комы.
В восемь часов мы с Джекстроу поднялись на склон и вновь связались с Хиллкрестом. Узнав, что за минувшие двенадцать часов они не прошли и двух миль, я пал духом. Там, где находилась их партия, температура была на целых шестнадцать градусов ниже, чем у нас. Нагреть в такую лютую стужу до кипения восьмигаллоновую бочку бензина, даже пустив в ход печки, паяльные лампы и иные подручные средства, было невероятно трудной задачей. Вездеход за минуту пожирал столько бензина, сколько получалось путем перегонки за полчаса. Иных вестей не было: с базы в Уплавнике, связь с которой состоялась у наших друзей час назад, ничего нового не сообщили. Мы с Джекстроу молча упаковали радиоаппаратуру и пошли назад к кабине трактора. Свойственная Джекстроу жизнерадостность начала изменять ему… Он теперь редко разговаривал и еще реже улыбался. Я понял, что надеяться нам больше не на что.
В одиннадцать часов мы завели трактор и двинулись в сторону перевала. На этот раз за руль сел я. Кроме меня, на тракторе – ни в кабине, ни в кузове – не было ни души. Малер и Мария Легард, укрытые грудой одежды, ехали на нартах, остальные шли пешком. Дорога оказалась узкой, иногда с уклоном, – соскользни машина в пропасть, никто бы из сидевших в кузове не спасся.
Сначала ехать было трудно. Подчас дорога сужалась до восьми-девяти футов, но нередко попадались довольно широкие, как дно долины, участки. Тогда наша скорость резко увеличивалась. Я предупредил Хиллкреста, что в полдень мы пропустим очередной сеанс связи, потому что окажемся в глубине перевала. Успев преодолеть большую его часть, мы только что проникли в самую узкую и наиболее опасную часть ущелья. Неожиданно я увидел бегущего рядом с трактором Корадзини. Махая руками, он подавал знаки остановиться. Он, должно быть, кричал мне, но из-за рева двигателя я ничего не слышал. Да и не видел, поскольку пешеходы отстали, а в зеркало заднего вида я не мог ничего разглядеть.
– Беда, док, – торопливо произнес он, едва стих грохот мотора. – Человек сорвался в пропасть. Пойдемте! Быстро!
– Кто именно? – Забыв о пистолете, который хранился у меня в кабине на случай защиты от нападения, я спрыгнул с сиденья. – Как это случилось?
– Немочка, –