Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965
что, если дуче предложит условия, «которые не потребуют разрушения нашей независимости, мы будем глупцами, если не примем их». Если британской независимости ничего не угрожает, заявил он, то для Великобритании, которая в течение двух или трех месяцев подвергается воздушным налетам, будет правильно «принять предложение, которое спасет страну от неминуемой катастрофы». Сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел, счел ответ премьер-министра «излишне бессвязным, романтичным, сентиментальным, темпераментным. Старый Невилл по-прежнему лучший». К ужасу Галифакса, Черчилль заявил, что, если Франция капитулирует, Великобритания будет сражаться в одиночку. Министр иностранных дел упорно стоял на своем. На следующий день на заседании военного кабинета во второй половине дня он предложил узнать у Муссолини, «не послужит ли он посредником на переговорах между союзниками, Англией и Францией, – и Германией?». Эттли резко ответил, указав на то, что это будет равносильно тому, чтобы попросить дуче «ходатайствовать о предоставлении нам мирных условий». Черчилль, выпятив подбородок, прорычал, что это «разрушит целостность нашей боевой позиции в этой стране… поэтому давайте избежим вставать на скользкий путь»[193].
Когда совещание закончилось, Галифакс сказал Кадогану, что собирается уйти в отставку. «Я больше не могу работать с Уинстоном», – сказал он. Вечером Галифакс написал в дневнике: «Мне кажется, Уинстон молол ужасную чепуху… Повергает в отчаяние, когда он в пылу страсти должен заставлять свой мозг думать и делать выводы». Однако министр иностранных дел передумал уходить в отставку после того, как Кадоган, первый британский дипломатический представитель в Китае в ранге посла, сказал: «Ерунда: его разглагольствования надоели мне не больше ваших, но не делайте глупостей в условиях стресса»[194].
Англию охватили патриотические чувства. В 1930-х годах Черчилля называли «поджигателем войны». Теперь его критиков называли «капитулянтами». В Вестминстерском аббатстве прошел молебен; сюда пришли толпы людей, которые всего двадцать месяцев назад приветствовали Мюнхен. Черчилль написал: «Англичане не склонны выставлять свои чувства, но я смог почувствовать скрытые, страстные чувства, а также страх прихожан, не перед смертью, ранами или материальными потерями, а перед поражением и окончательным крушением Великобритании»[195].
Теперь, когда война приблизилась к их домам и очагам, британский народ начал узнавать об истинном положении дел. До последней недели мая британцы были настроены довольно оптимистично. Пробуждение наступало медленно, поскольку их не баловали лишней информацией. Еще 24 мая Times задавалась вопросом: «Действительно ли мы в состоянии войны?» Отели и театры были переполнены; молодые бездельники развлекались в парках с аттракционами; отмечались праздники; в лондонском Вест-Энде за гроши пели шахтеры, так, словно в Великобритании и ее империи по-прежнему царил мир[196].
Пресса,