переходы, то взятие высот и сопок, то марш-броски в снегу по пояс.
А когда кончились эти долгие 18 суток, приказали нам снова переобуться в ботинки. А они, мокрые после перехода в лагерь, смерзлись. Пришлось оттаивать их у костра. И тут я переборщил: близко к костру придвинул один ботинок, и он от огня весь съежился. Однако идти в валенках мне не разрешил ни командир роты старший лейтенант Литвинов, сам даже не надевавший валенки за все эти 18 суток, ни комбат майор Панов. Более высокого начальника в этом зимнем лагере не было, так что «приговор» комбата был окончательным, и пришлось надевать скукожившийся ботинок. Большой палец ноги в нем оказался настолько сжатым, что за время обратного похода он обморозился, и его подушечка даже лопнула, хотя, как оказалось при возвращении в казармы, кровь даже не выступила. В санчасти училища мне оказали нужную помощь и на две недели освободили от ношения обуви, а значит, и от наружных занятий. Подобное в то строгое время могли расценить и как членовредительство, но меня даже не наказали! Наверное, потому, что комбат почувствовал в этом «ЧП» и свою вину тоже.
Но все это было там, в училище. А здесь, в Белоруссии, в нашем батальоне на лыжах-то были только волокуши для транспортировки раненых и даже убитых, если они будут. Не оставлять же их во вражеском тылу.
В случае неудачи с захватом Рогачева или отмены этого задания нам предстояло в тактической глубине противника (до 20 километров), в его войсковом тылу активно нарушать вражеские коммуникации, их связь, взрывать мосты, по которым могут проходить гитлеровские войска, громить штабы. Всеми этими действиями мы должны были дезорганизовать управление, воспретить подход резервов из глубины, при возможности их рассеивать или уничтожать. Главное было – посеять панику и отвлечь внимание немецкого командования от передовой линии фронта, где должно было, наконец, начаться более успешное наступление наших войск с задачей ликвидировать плацдарм противника на Днепре и освободить город Рогачев. Как тогда было принято, это событие приурочивалось к 23 февраля, Дню Красной Армии, как подарок Родине к этому празднику. А так как в разведку, а тем более в тыл врага нельзя было брать с собой награды, партбилеты и другие документы, была организована сдача их в штаб и аппарат замполита, остающиеся на этой стороне.
Наград у меня не было, но свое офицерское удостоверение и кандидатскую карточку я тоже сдал. Была возможность написать короткие письма родным. Вся эта процедура в батальоне заняла несколько часов оставшегося дня. Потом был обильный обед, совмещенный с ужином, и отдых, о чем мы все время, пока были в немецком тылу, вспоминали с особым чувством.
В своих воспоминаниях «Годы и войны» генерал Горбатов писал об этой операции, называя всех нас «лыжниками» в силу существовавших долгие годы цензурных ограничений. Вот только одна цитата оттуда:
«В 18 часов они сытно поужинали и легли отдыхать. Лишь у двух батальонов отдых был коротким. В 23 часа их подняли, и они пошли на запад.