панцирь из блестящей меди
Пробил Шандосу в двух иль трех местах
И близок был к решительной победе,
Как вдруг споткнулся конь его, и, ах,
Он падает посередине боя,
И смят копытом шлем на лбу героя,
И на траву течет густая кровь.
Бежит отшельник, увидав несчастье,
Вопит «In manus», хочет дать причастье.
О Доротея! Бедная любовь!
Близ друга распростертая безгласно,
Сперва ты крикнуть силилась, напрасно,
Но наконец шепнула, чуть дыша:
«О мой любимый! Я его убила…
Я виновата и умру сперва!
Меня часовня эта погубила.
Несчастие случилось оттого,
Что я на миг оставила его,
Любви и Ла Тримуйлю изменила,
Чтоб слушать две обедни в день, о, стыд!»
Так, плача, Доротея говорит.
Шандос доволен был концом сраженья.
«Француз прекрасный, храбрых украшенье,
А также ты, прекрасная моя,
Вас объявляю пленниками я.
Обычай наш известен вам, наверно.
Агнеса чуть моею не была,
Я Девственницу выбил из седла.
Но, признаю, свой долг исполнил скверно.
Все это наверстаю я сейчас
И честь британцев поддержу примерно,
А в судьи, Ла Тримуйль, беру я вас».
Отшельник, Ла Тримуйль и Доротея,
Услышав речь подобную, дрожат.
Так в глубине глухих пещер, робея,
Пастушка к небесам возводит взгляд,
Толпится стадо близ нее без толка,
И верный пес смущен глазами волка.
Но хоть святая запоздала месть,
Не в силах было небо перенесть
Грехов Шандоса мерзостный излишек.
Он грабил, жег, он лгал во все часы,
Насиловал девчонок и мальчишек,
И ангел смерти это на весы
Все положил, суровый и бесстрастный.
На берегу был Дюнуа прекрасный,
Он видел поединок вдалеке,
Недвижного Тримуйля на песке,
Красавицу, безмолвную от страха,
Коленопреклоненного монаха
И гордого Шандоса на коне:
И он летит, как ветер в вышине.
В то время был обычай в Альбионе
По имени все вещи называть.
Уж победителя успел нагнать
Наш Дюнуа, уж встретились их кони,
Как вдруг непобедимый паладин
Отчетливо услышал: «Шлюхин сын!»{253}
«Да, я таков! Но это не обида:
Таков удел и Вакха и Алкида,
Таков был Ромул и Персей таков{254},
Отчизны слава и гроза врагов.
Я в честь их буду биться, – то не шутка.
Припомни лучше, что рукой ублюдка
Отечество покорено твое{255}.
О вы, чью мать ласкал властитель грома,
Мой меч направьте и мое копье!
Докажем, что ублюдкам честь знакома!»
Была молитва, может быть, грешна;
Но мифы знал прекрасно Дюнуа,
Их Библии