женщина держалась на людях.
Вскоре после Катиных похорон Клара пришла на кафедру, подошла к его столу.
– Не прогоните, Александр Евгеньевич? – мягко улыбнулась она. – Не помешаю?
Смущенный профессор засуетился, выдвинул стул, предложил чаю. Она села в кресло напротив, положила ногу на ногу.
– Я покурю? – полуспросила она и, не дожидаясь ответа, закурила.
Курить в кабинетах не разрешалось, но возразить он не мог.
Клара курила и внимательно рассматривала профессора.
– Бледный ты, Сашка, – наконец сказала она, – и похудел. Но это только на пользу. – Она помрачнела и продолжила: – Саша, ты знаешь о моем горе. Кто об этом не знает… – Она докурила, выкинула окурок в окно и снова села напротив. – Я не утешать тебя пришла, дело это глупое и неблагодарное, по себе знаю, и кроме раздражения и злобы ничего не вызывает. Сейчас тебе кажется, что ты самый несчастный человек на земле. Горем мериться нельзя. И тем не менее. Я потеряла ребенка – взрослого, красивого, умного, образованного, заботливого и нежного. С таким сыном было не страшно думать о старости, я была в нем уверена. Да и столько сил было вложено! Мною, мужем, свекровью, мамой! Фортепьяно, фехтование, плавание, горные лыжи! И знаешь, он везде успевал, везде был лучшим! Одним словом, наша надежда и гордость. Подруги мне завидовали – вырастить такого сына! Я понимала, что счастливая и небедная старость мне обеспечена, к тому времени его уже знали в музыкальном мире, о нем говорили, даже писали статьи… – Она замолчала, видно было, что ей труден этот разговор. – К тому же мы были с сыном большими друзьями. И вот этот мир, мирок, мой прекрасный, счастливый и спокойный мирок рухнул в одночасье.
Погиб сын – и все кончилось. Ни к чему не осталось интереса, я не могла даже читать, а ты знаешь, что я книгочей. Тряпки? Да боже мой, какие там тряпки! Полгода ходила в старом свитере и вытянутых брюках. Ни маникюра, ни педикюра, ни кремов для лица. Ничего. Жила на автомате: есть обязанности – я их исполняю. Например, покормить маму, вымыть посуду, купить хлеб и кефир, сменить постель, достать почту. Все остальное меня не интересовало. Подруги пытались помочь, тащили в театры и в музеи, но я отказывалась.
Зимой уехала на дачу. Одна. Кое-как протопила дом, свалила на кровать все одеяла и подушки, сделала себе норку и лежала, лежала… Дни напролет. Вставала, чтобы сходить в туалет и нагреть чайник. Питалась галетами и сухарями, просто чтобы не сдохнуть. А сдохнуть хотелось. Ах, как хотелось сдохнуть, Саш! Мечтала об этом. Представляла и улыбалась от счастья.
Но не могла себе позволить. Мама – вот главная причина. Конечно, мои подруги ее не оставят, но и к себе не заберут. Маман – человек сложный, да и у всех своя жизнь. Значит, пристроят в приют, пусть в самый лучший, если такие имеются. Но это будет приют: завтрак, обед, ужин, помывка. Все по часам, жизнь по расписанию. А она этого не выносит – рамок, ограничений, дискриминации. Мама свободный человек, она наслаждается свободой после стольких лет жизни с отцом. Ты знаешь, большой пост в Совнаркоме, страх ареста, все остальное. Она помнила, как брали